Том 3 (Шаламов)

Он сядет в тесный круг
К огню костра меж нами,
Протянет кисти рук,
Ловя в ладони пламя.

Закрыв глаза и рот —
Подобье изваянья,
Он медленно встает
И просит подаянья.

Едва ли есть окрест
Яснее выраженья,
Чем этот робкий жест
Почти без напряженья.

С собой он приволок
Заржавленную банку,
Походный котелок —
Заветную жестянку.

Изгибы бледных губ
В немом трясутся плаче
Хлебать горячий суп —
Коварная задача.

Из десен кровь течет,
Разъеденных цингою, —
Признанье и почет,
Оказанный тайгою.

Он в рваных торбасах,
В дырявых рукавицах,
И в венчиках-слезах
Морозные ресницы.

Стоит, едва дыша,
Намерзшийся калека,
Поднимет не спеша
Морщинистые веки.

Мирская суета —
Не веская причина
Хранить молчанье рта,
Зажав его морщины.

И в голосе слышна
Пронзительная сила,
И пенная слюна
В губах его застыла.

Он — музыка ли сфер
Гармонии вселенной?
Бродячий Агасфер,
Ходячий труп нетленный.

Он славит сотый раз
Паденье нашей Трои,
Гремит его рассказ
О подвигах героя.

Гремит его рассказ,
Почти косноязычный,
Гудит охрипший бас,
Простуженный и зычный

А ветер звуки рвет,
Слова разъединяя,
Пускает в оборот,
В народ перегоняя.

То их куда-то вдаль
Забрасывает сразу,
То звякнет, точно сталь,
Подчеркивая фразу.

Что было невпопад
Иль слишком откровенно,
Отброшено назад,
Рассеяно мгновенно.

Вокруг гудит оркестр
Из лиственниц латунных,
Натянутых окрест,
Как арфовые струны.

И ветер — вот арфист,
Артист в таком же роде,
Что вяжет вой и свист
В мелодию погоды.

Поет седой Гомер,
Мороз дерет по коже.
Частушечный размер
Гекзаметра построже.

Метелица метет
В слепом остервененье.
Седой певец поет
О гневе и терпенье.

О том, что смерть и лед
Над песнями не властны.
Седой певец поет,
И песнь его — прекрасна.

* * *

Опять заноют руки
От первого движения,
Опять встаю на муки,
На новое сраженье.

Представлю на мгновенье
Все будущие сутки,
Неискренние мненья,
Божбу и прибаутки.

Глаза закрою в страхе
И в сон себя запрячу,
И ворот у рубахи
Раскрою и заплачу,

Чтобы рассвет немилый
Встречать без осужденья,
Как много нужно силы
При каждом пробужденье.

* * * [62]

Ведь мы не просто дети
Земли,
Тогда бы жить на свете
Мы не могли.

В родстве с любым и небо
И облака,
А го укрылась где бы
Тоска?

И в горле песни птичьей
Подчас тона,
И кажется сугубо личной
Луна.

Наедине с портретом

Ты молча смотришь со стены,
Боярыня Марина,
Залита пятнами луны,
Как стеарином.

Ты взглядом гонишь муть и хмарь
Бесовского веселья.
Дрожит наследственный янтарь
На ожерелье.

А может, это ложь луны,
И сквозь луны уловки
На шее явственно видны
Узлы веревки.

* * *