Том 3. Советский и дореволюционный театр

Но в Юсове — Кузнецове бросилась мне в глаза не только эта удивительная способность перевоплощения, но и замечательная наблюдательность. Можно создать свой собственный гротескный и в то же время убедительный образ, но создать его, так сказать, как акт творчества: изнутри замыслить характерную фигуру и отлить ее из собственного тела, из собственной психофизической динамики. У Кузнецова есть такие образы, когда ему приходится творить людей чужой эпохи, чужого народа. Но в Юсове, где он непосредственно соприкасается с обывательской бюрократической действительностью собственной страны, он поражает глубокой меткостью своих наблюдений. Вся эта походочка, манера кланяться, круглая эластичность и низменность, это дряблое хихиканье, от которого качается столообразный живот, это втягивание воздуха в себя при речи, этот презрительно сморщенный нос и сотни других язвительных черточек радуют зрителя точностью наблюдений, лежащих в их основе. И, однако, Степан Кузнецов вовсе не только реалист, наоборот, его сильно тянет к гротеску. Некоторые считают его игру шаржем, впадающим в карикатуру. В этом есть доля правды, но в этом огромная прелесть кузнецовского подхода к театральным задачам.

Очень благородная вещь — чрезвычайно точный реализм, реализм, заставляющий забыть о театре; но, несмотря на его благородство, вряд ли такой реализм действительно театрален. К нему склонялся в эпоху перехода к натурализму и импрессионизму молодых годов МХАТ.

Старый же наш традиционный театр не гнался за подобным исчерпывающим портретированием жизни. Он всегда сгущал краски, он всегда давал некоторую гиперболу, некоторую художественную стилизацию, и все, очевидно, заключалось в том, чтобы не только не оторваться от действительности, но, глубже в нее вникнув, в то же время творчески переработать ее для иной раз парадоксального выявления заключенных в ней уродств или положительных черт.

Театр должен давать не портреты и карикатуры, а верно стилизованные этюды того, что перед ним находится. Такие этюды родственны карикатуре именно тем, что не связываются точным сходством, но основываются на умении сохранить его при полной деформации, подчеркивающей внутренние черты изображаемого объекта. Смешное, отражаемое сатирически, должно переходить в карикатуру, и здесь имеются все градации — до самого острого и фантастического шаржа.

С положительным дело труднее. Но и здесь имеется гамма переходов, вплоть до преображения в идеальные образы.

Трудно определить, конечно, словами то место в этой градации, которое занимает Кузнецов. Оно очень близко к отражению непосредственной жизненной правды и все-таки сдвинуто в сторону сочной художественной стилизации.

Потом я видел Юсова уже в своеобразной, по-своему очень блестящей постановке Малого театра ³, где роль расцвела еще больше, сделавшись одной из любимых фигур современной Москвы, — и не потому, чтобы Юсов так уже много говорил нам своей социальной сущностью, а именно в силу изумительно виртуозного исполнения Кузнецова.

В тот же вечер, как я увидел Кузнецова — Юсова в Театре МГСПС, я сказал ему, что удивляюсь отсутствию его в Малом театре. Я сказал ему, что его дарование как по своим размерам, так и по своему характеру для всякого стороннего наблюдателя сразу указывает именно это место для него. Степан Леонидович ответил мне, что сам разделяет эту мою мысль. Когда же я переговорил с главенствующими работниками Малого театра, то получил от них несколько неожиданный ответ: да, — говорили мне, — Степан Кузнецов актер замечательного дарования, конечно, подходящий для Малого театра, но это… неуживчивый человек. Могу только порадоваться, что дальнейшие годы устранили вышеуказанное препятствие. Не то Степан Леонидович стал уживчивее, не то Малый театр стал гибче, но, во всяком случае, сейчас этот превосходный актер с театром сжился и не мало повлиял на ту восходящую линию все более горячей любви к Малому театру всероссийской публики, какую мы сейчас отмечаем.