Если и до этого Слуцкий часто и много думал о смерти, о ее возможном приходе, то в эти месяцы его не покидает ощущение близкого конца. Отсюда, между прочим, и зачин одного из стихотворений, написанных в эту пору: «Я знаю, что „дальше — молчанье“, поэтому поговорим…» Так что и сам поэт относится к создаваемому им в это время как к последним словам, как к поэтическому завещанию. И торопится выговориться, выписаться, не расходуя времени на окончательную отделку написанного — об этом тоже говорится в одном из стихотворений.
Впрочем, в какой-то момент — видимо, в конце марта — начале апреля — Слуцкому показалось, что ему удалось освободиться от пут отчаяния, что безнадежность разжала свои тиски, что поэзия вновь выручила его. Но это состояние длилось недолго — уже через декаду после написания «светлого» стихотворения «И пух и перо» он напишет стихотворение «Когда ухудшились мои дела…» в преобладающем в эти месяцы подавленном, мрачном тоне.
Под последним датированным стихотворением (изменив своему обыкновению не ставить «помет под стихотворением», Слуцкий кое-что из написанного в это время отличает датировкой) стоит: 3 мая. В эти же дни он уезжает в Дом творчества в Дубулты, где вскоре по приезде с ним происходит острый приступ душевной депрессии. Д. С. Данин и В. Н. Семин помогают ему уехать обратно в Москву, где его встречают Ю. В. Трифонов и другие друзья поэта. Еще через несколько дней он становится пациентом 1-й Градской больницы.
Больше Слуцкий не напишет ни строки. Стихи 1977 года так и станут его последними стихами.
Лишь очень немногое из написанного в эти месяцы Слуцкий успеет отнести в журнально-газетные редакции — публикации их состоятся во второй половине 1977 и в самом начале 1978 годов.
Несколько стихотворений успеет включить в подготовленную им тогда же для «Советского писателя» книгу «Неоконченные споры».
Кроме нее, Слуцкий в эти месяцы подготавливает и сдает в издательство «Художественная литература» «Избранное».
Раздел открывается стихами, вызванными смертью жены (большинство их, а может быть, и все написаны сразу же после ее кончины). Отступая от принятых им же самим принципов издания, составитель счел необходимым в данном разделе привести немногие существующие датировки стихотворений.
«Я был кругом виноват, а Таня мне…» —
«Человек живет только раз. Приличия…» —
Последний взгляд —
«Каждое утро вставал и радовался…» — Крестьянка, 1985, № 7.
«Небольшая синица была в руках…» —
«То, что было вверено, доверено…»
«Мужья со своими делами, нервами…» — Знамя, 1985, № 3.
«Мне легче представить тебя в огне, чем в земле…» — Нева, 1985, № 7.
Переобучение одиночеству —
«Мой товарищ сквозь эту потерю прошел…» — Знания, 1985, № 3.
«Кучка праха, горстка пепла…» — Альманах «Поэзия», вып. 48. М., 1987.
«Страшно сохнет во рту…» — Печ. впервые.
«Не на кого оглядываться…» — Альманах «Поэзия», вып. 48. М., 1987.
«Сократились мои обязанности…» — Печ. впервые.
Вот какое намерение — Печ. впервые.
Просто жалобы — Знамя, 1989, № 3.
Вопросы к себе — Знамя, 1988, № 1.
Доигрывание после домашнего анализа — Печ. впервые.
Менки — Юность, 1981, № 8.
«Молча, как придорожные столбики…» — Печ. впервые.
«Наблюдатели с Марса заметят, конечно…» —
Без меня («Можно обойтись и без меня…»)
«Отбиваюсь от мысли о смерти…» — Печ. впервые.
«Те стихи, что вынашивались, словно дитя…» —
«Я знаю, что „дальше — молчанье“…» —
На белеющем в ночи листе —
«На историческую давность…» —
Родственники Христа —
Мама! —
Продленная история — Знамя, 1989, № 3.
Возбужденный математик — Печ. впервые.
Самодержец — Печ. впервые.
Царевич — Сов. Татария, 1989, 28 окт. В основе стихотворения — судьба цесаревича Алексея, расстрелянного вместе с отцом, матерью и сестрами в Екатеринбурге в 1918 г.
Все теории судьбы — Аврора, 1988, № 8.
Задумываясь о вечности — Печ. впервые.
Разговоры о боге —
«Пока на участке молекулы…» — Сов. Татария, 1989, 28 окт.