Том 3. Стихотворения, 11972–1977

В Харьков приезжает Блюменталь,
«Гамлета» привозит на гастроли.
Сам артист в заглавной роли.
Остальное — мелочь и деталь.

Пьян артист, как сорок тысяч братьев.

Пьяный покидая пир,
кроет он актеров меньших братью,
что не мог предугадать Шекспир.

В театр я пришел почти впервые

и запомню навсегда
эти впечатления живые,
подвиг вдохновенного труда.

В пятистопный ямб легко уложен

обращенный королю и ложам
многосоставной, узорный мат.
Но меня предчувствия томят.

Я не подозреваю перепоя.

Но артисту прямо вперекор
прозреваю в роли переборы,
наигрыш и стилевой прокол.

Между тем событья в королевстве

Гамлетом подводятся к концу,
о притворстве позабыв и лести,
он удар наносит подлецу.

Кто уже отравлен, кто заколот,

но артист неловок и немолод,
вдруг сосну кровавит он доски
всем ремаркам вопреки.

Занавес дается строчек за сто

до конца трагедии, и роль
не доиграна. Уже он застит
натуральную артиста кровь.

Зрители ныряют в раздевалку.

Выражаю только я протест,
ведь не шатко знаю текст, не валко —
наизусть я знаю этот текст!

Я хочу, чтобы норвежский принц

разобрался в этой странной притче,
датского велел убрать он принца
и всех прочих действующих лиц.

Но в чулочках штопаных своих,

действие назад еще убитый,
выброшенный из души, забытый,
вылетает Розенкранц, как вихрь.

Он стоит в заплатанном камзоле,

и ломает руки сгоряча,
и кричит, кричит, кричит — вне роли.
Он взывает: «Граждане, врача!»

«Какую войну мы выиграли…»

Какую войну мы выиграли
в сорок пятом году!
Большая была и долгая.
А мы ее все-таки выиграли.
Какую мы в сорок пятом
преодолели беду!
Какую судьбу мы выбрали!

Мы были достаточно молоды,

чтоб выйти из этой войны
здоровыми и веселыми,
целинниками — для целины,
новогородов — новоселами
и сызнова не убояться
ни голода, ни холода.

И прожив жизнь военную,

мы новую, мирную жизнь,
вторую, вы только подумайте,
кое-кто даже третью,
и начали и продолжили,
пройдя сквозь все рубежи
сперва в середине, а позже
на склоне такого столетья!
Двадцатого столетья!

«В тот день, когда окончилась война…»

В тот день, когда окончилась война,
вдруг оказалось: эта строчка — ямбы, —
хоть никогда не догадался я бы,
что будет метр стиха иметь она.

Я полагал: метр вздоха и метр крика.

Я думал: метр обвала тишины, —
но оказалось — строчками должны,
стихами становиться эти звуки.

Гремевшая, дабы переорать

смертельного передвиженье груза,
стократ громчей
загрохотала муза,
закончив бой
и завершивши рать.

Поэзией надежда быть должна,

не жить ей без лирического пыла.
Что ж, оказалось, это ямбом было:
в тот-день-ко-гда-о-кон-чит-ся-вой-на.

«Эшафот — моровая страда…»