Том 3. Стихотворения, 11972–1977

Прощаю всех —
успею, хоть и наспех, —
валявших в снег
и поднимавших на смех,
списать не давших
по дробям пример
и не подавших
доблести пример.

Учителей ретивейших

прощаю,
меня не укротивших,
укрощая.
Учитель каждый
сделал то, что мог.
За дело стражду,
сам я — пренебрег.

Прощаю всех, кто не прощал меня,

поэзию не предпочел футболу.
Прощаю всех, кто на исходе дня
включал,

мешая думать,
радиолу.

Прощаю тех, кому мои стихи

не нравятся,
и тех, кто их не знает.
Невежды пусть невежество пинают.
Мне? Огорчаться? Из-за чепухи?
Такое не считаю за грехи.

И тех, кого Вийон не захотел,

я ради душ пустых и бренных тел
и ради малых их детей прощаю.
Хоть помянуть добром — не обещаю.

«Зачем, великая, тебе…»

Зачем, великая, тебе
со мной, обыденным, считаться?
Не лучше ль попросту расстаться?
Что значу я в твоей судьбе?

Шепчу, а также бормочу.

Страдаю, но не убеждаю.
То сяду, то опять вскочу,

хожу, бессмысленно болтаю.

Не умолю. И не смолчу.

ВЕЛИЧИЕ ДУШИ

А как у вас с величием души?
Все остальное, кажется, в порядке,
но, не играя в поддавки и прятки,
скажите, как с величием души?

Я знаю, это нелегко, непросто.

Ответить легче, чем осуществить.
Железные канаты проще вить.
Но как там в отношенье благородства?

А как там с доблестью, геройством, славой?

А как там внутренний лучится свет?
Умен ли сильный,
угнетен ли слабый?
Прошу ответ.

«Никоторого самотека!..»

Никоторого самотека!
Начинается суматоха.
В этом хаосе есть закон.

Есть порядок в этом борделе.
В самом деле, на самом деле
он действительно нам знаком.
Паникуется, как положено,
разворовывают, как велят,
обижают, но по-хорошему,
потому что потом — простят.
И не озаренность наивная,
не догадки о том о сем,
а договоренность взаимная
всех со всеми,
всех обо всем.

«Запах лжи, почти неуследимый…»

Запах лжи, почти неуследимый,
сладкой и святой, необходимой,
может быть, спасительной, но лжи,
может быть, пользительной, но лжи,
может быть, и нужной, неизбежной,
может быть, хранящей рубежи
и способствующей росту ржи,

все едино — тошный и кромешный
запах лжи.

«Потребности, гордые, словно лебеди…»

Потребности, гордые, словно лебеди,
парящие в голубой невесомости,
потребности в ужасающей степени
опередили способности.

Желанья желали всё и сразу.

Стремленья стремились прямо вверх.
Они считали пошлостью фразу
«Слаб человек!».

Поскольку был лишь один карман

и не было второго кармана,
бросавшимся к казенным кормам
казалось, что мало.

А надо было жить по совести.

Старинный способ надежен и прост.
Тогда бы потребности и способности
не наступали б друг другу на хвост.

«Не ведают, что творят…»