Том 3. Тайные милости

Море было мелководное, бурное и когда-то самое рыбное едва ли не на всей земле, а теперь основательно обнищавшее; гора – невысокая и длинная, похожая на стол, накрытый скатертью до самого пола, когда-то густо заросшая крепкими деревьями и низовой зеленью, а теперь почти лысая. Днем – зеленовато-бурая, с еле заметным издали чахлым дубнячком на плоской вершине и редкими кустами боярышника и кизила, скупо разбросанными сверху донизу. Ночью – почти фиолетовая, с остро сверкающими россыпями огней трех аулов, в прошлом тоже богатых, известных великим путешественникам вроде Марко Поло, а теперь поглощенных городом, которого в те давние времена и в помине не было.

Мысленно провожая в ночное лошадей, она невольно вспомнила об их длинноухих собратьях ишаках, некогда заполонявших город и окрестные аулы. В каждом дворике было по два-три ишака – на них исполнялась масса всякой тяжелой работы. Но вдруг вышел антиишачий закон, и, чтобы не платить непосильного налога, хозяева прогнали своих вековечных помощников со двора.

Всякий раз, когда в ее присутствии кто-то холуйски восхвалял прошлое и брюзгливо неудовольствовался настоящим, она вспоминала тот ишачий исход. «Не помните? А я помню. Сейчас ведь даже не верится, что такое было возможно… – Она укоризненно улыбалась собеседнику, снимала очки с толстыми стеклами, протирала их белоснежным батистовым платочком, нервно дунув в мундштук папироски, закуривала всегдашний свой „Беломорканал“. – Не верится? А ведь было…»

Да, было. Стада одичавших, голодных ишаков ревели в зимних полях за городом с утра до ночи и с ночи до утра. Стаптывали виноградники. Грызли штакетник в окраинных палисадниках. Оскаленные, как собаки, длинными желтыми зубами тянулись к людям, и настоящие слезы катились по их длинным мордам. Так и мучились, пока не околели все до единого на радость тысячам шакалов, сбежавшихся с окрестных гор и пировавших до самой весны.

Раньше она считала, что рисунки Гойи страшный бред, а после той ишачьей истории поняла – правда. Наверное, и в Испании было когда-то что-то похожее.

За стеной снова грохнуло, и наступила мучительная тишина – потенциальная пауза…

Не дожидаясь продолжения музыки, она встала с постели, прошлепала босыми ногами на кухню, взяла швабру с длинной ручкой и постучала в стену в том месте, где когда-то был общий на две квартиры дымоход и кладка шла всего в один кирпич. Зная по опыту, что Клавуся больше не станет вынуждать своего сына музицировать, она отнесла швабру на место, зажгла газовую конфорку и поставила разогревать чайник с красными маками по белому эмалированному полю. Воды в чайнике было немного, и скоро он зашумел, ожил – газовая горелка давала мощное пламя. Стоявший в уголке кухни большой красный газовый баллон был еще полон – теперь, когда она жила одна, ей хватало этого баллона надолго.

Мыши перестали скрестись в шкафчике – они были воспитаны не хуже Клавуси и никогда не мешали хозяйке квартиры пить ее полуночный чай. Голубая корона газового пламени достаточно хорошо освещала свежевыбеленную высокую, большую кухню – теперь, во всяком случае в домах общенародного типа, таких не строят, подумала Анна Ахмедовна, а зря не строят. В хорошей, крепкой семье кухня самое уютное местечко в доме, самое теплое, не только в физическом, но и в душевном смысле этого слова. Хорошая кухня роднит семью, смягчает нравы. А хорошая семья и для государства не последнее дело.

Из раскрытого настежь окна вместе с мягким ласковым воздухом летней ночи падал свет от дворовых фонарей. Его желтые полосы причудливо переламывались на широком белом подоконнике и съезжали с него на пол, как с горки. Пол был до того чистый, что сухие, босые ступни хозяйкиных ног радовались атласной прохладе и едва уловимой выпуклости старых надежных досок, покрытых за тридцать с лишним лет многими слоями краски.

В обычные летние дни, когда дул северный ветер «Иван» или стояло безветрие, она протирала полы в квартире два раза на день, а когда дул наполненный песком и пылью горячий южный ветер «Магомет» – по три-четыре раза, и это при закрытых наглухо окнах.

Сын посмеивался, говорил, что у нее психоз, и всегда повторял при этом старую шутку: «Никто не знает, откуда берется пыль и куда деваются деньги».

Пыль приносит ветер.

Деньги, как вода в песок, уходят в семью.

А когда нет семьи, они почти не уходят. Нельзя ведь считать те крохи, что платит она за квартиру, за электричество, за паровое отопление, радио, воду, которая, кстати сказать, так и не поднимается на ее второй этаж и приходится носить со двора от колонки. Нельзя считать и то немногое, что тратит она на свое скудное питание. Скудное не потому, что жалко денег, а потому, что одна много не съешь.