Том 3. Третья книга рассказов

К Толстому г-жа Мельникова не попала, т. е. она благополучно прибыла на место назначения, но через Федора ей стало известным, что г-н подпоручик никого не принимает и едва ли не лег спать. Никакие доводы и расспросы не помогли, и денщик только водил глазами по потолку, загадочный своею непроницаемой тупостью. Выходя из дверей подъезда, Зинаида Львовна встретила даму в черном платье, в которой, несмотря на густой креп, она без труда узнала Сашеньку. Зинаида Львовна не подала виду, что признала сестру, но выйдя на улицу и отойдя шагов на десять, она остановилась, словно выжидая возвращения второй посетительницы. Предчувствие ее не обмануло, потому что минуты через две та же входная дверь выпустила обратно даму в черном платье.

– Ты была у Толстого, Саша?

– Как видишь, – ответила та спокойно.

– Тебя не пустили?

Сашенька недовольно двинула плечом, молча.

– Я не знала, что ты знакома с Толстым.

– Для меня, признаться, тоже довольно, неожиданна эта встреча.

Помолчав, старшая сестра сказала:

– Поедем к нам, Саша. Мне очень важно, чтобы был человек, который все знает, особенно ты, конечно. Мы как-то последнее время почти не видимся, – можно подумать, что мы разошлись. Но ведь этого нет, не правда ли? Мы просто слишком заняты своими делами. Не знаю, как ты, а я в этот год прожила будто десять лет.

– Да, очень трудно.

О Толстом во время пути они не говорили, но, проезжал мимо Владимирской церкви, обе враз перекрестились, и Зинаида Львовна прошептала:

– Господь не допустит, чтобы он был убит.

Сашенька кивнула головой и ответила:

– Рудечка говорит, что он отличный стрелок.

Больше они не сказали ни слова до самого дому, и только когда они остались вдвоем в комнате Зинаиды Львовны, старшая сестра, опустившись на колени перед Сашенькой, взяла ее руки в свои и, гладя их, проговорила:

– Как славно, Саша, что и ты его любишь.

Та подняла повеселевшие глаза и тихо спросила:

– Разве?..

Но ответа она не услыхала оттого, что слышать его и не нужно было, а он был ясен без всяких слов.

IX

В этот вечер, как нарочно, Петр Сергеевич долго не приходил, так что три женщины, не имея от кого скрываться, были всецело предоставлены своим волнениям. Впрочем, Поликсену сестры отослали домой с тем, чтобы тотчас, как только она узнает от Федора о положении дел, она спешила к ним скорой вестницей. Так как оба их визита были безуспешны, им только и оставалось делать, что ожидать и волноваться. Нечего было, конечно, и думать о сне. Им казалось, что там где-то совершается трудная операция, или еще более похоже было их положение на ожидание молодого мужа, у которого жена за три комнаты родит в первый раз. Они знали, что настоящее время беспокоиться наступит потом и продлится каких-нибудь коротких двадцать минут, от половины четвертого до без десяти четырех, но они все время так себя чувствовали, будто сами каждую минуту стояли под дулом пистолета. Обед принесли и унесли почти нетронутым, а Петра Сергеевича все не было; Поликсена была услана. Сашенька стояла у окна, ничего не видя, а Зинаида металась по комнате. Они молчали, будто все было переговорено, хотя, в сущности, они ничего и не говорили. Вероятно, ни Толстой, спокойно спавший у себя, ни г-н Нечаев, позволивший себе не совсем приличное, но довольно невинное выражение под пьяную руку, не думали, сколько волнений и беспокойств из-за них происходит в совершенно чужой для них квартире на Фурштадтской.

– Как долго нет Пети! – сказала Сашенька от своего окна.

– Ты бы, Саша, поела. Ведь этим делу не поможешь, что будешь голодать.

Александра Львовна ничего не ответила, но через долгое время сказала, будто совсем некстати:

– Я на тебя удивляюсь, Зина, почему ты его любишь. Я бы на твоем месте скорее его ревновала к Пете.

– Ты с ним говорила?

– Нет. Ты же сама знаешь, что мы не знакомы.

– Теперь не время лукавить, Саша: он сам говорил Петру и показывал твое письмо.

– Я не буду отпираться: письмо я писала, но сама у него не была, а что он показывал мое письмо Петру Сергеевичу, так это довольно странно.

– Ты не сердись и не беспокойся. Возможно, что тут недоразумение, и я даже кое-что начинаю понимать. Но скажи мне в таком случае, как это было в первый раз?

– Я не совсем хорошо понимаю, что ты хочешь знать?

– Ну, как ты его полюбила, почему ты ему писала?

Сашенька отвернулась от своего окна и произнесла определенно:

– Я его совершенно не люблю и никак не могу считаться тебе соперницей, но г-н Толстой мне мешает. Я была бы рада всякому несчастью, которое с ним может случиться. Я оттого боюсь, чтобы он не был убит, чтобы иметь возможность как можно дольше мешать и вредить ему, как он вредит мне. Что касается письма, оно было совершенно пустое, и написала я его по собственной глупости и по Рудечкиному совету.

Зинаида Львовна опустилась на диван и, произнеся:

– Ты говоришь ужасные вещи, Саша, – прикрыла глаза узкою кистью тонкой руки.

Видя, что сестра не отвечает на ее замечание, Зинаида Львовна снова произнесла:

– Это большой грех, Саша, так думать, так желать, как ты сказываешь.