Том 3. Волшебная страна

Хорошо, что такая светлая луна. Очень хорошо. Гисс переворачивается на спину, чтобы передохнуть. Выдыхает струи пара, глядит на звезды. Без очков — расплывающиеся горящие пятнышки на мутном фоне. Луна — пятно сильно побольше, поярче. Если ее закроет туча, Гисс ослепнет вообще.

Он вытягивается, замирает, услышав визжание снега, мерное, приближающееся.

— Эй! Помоги! — кричит Гисс. — Я здесь!

Шум утих на мгновение, голос невнятно выбранился, и чьи-то лыжи заторопились, чиркая по снегу.

— Сюда! — кричит Гисс.

Жан Морщина склоняется над ним.

— Угораздило, братец, — произносит он с сожалением.

— Да уж! — отвечает Гисс. — Перелом, кажется.

— Не повезло, — вздыхает Морщина и добавляет с деловитым любопытством: — Ты встречал кого-нибудь?

— Старину Мака встретил, — говорит Гисс.

— Там, в овраге?

— В овраге…

— Плохо, братец. Такое время, смотреть надо в оба.

— Послушай, — не выдерживает Гисс, — старина Мак сидел с нами вчера… и мертвый лежит в овраге. Со стрелой в башке! Пил с нами вчера — и со стрелой в башке…

— Ну и делов. — Морщина сопит и хмурится.

— Поверить не могу!

— Э! Да что там… Тебе, братец, хуже. Больно?

— Уже нет.

— Это хорошо.

Неприятное предчувствие укалывает Гисса под сердце. Он не может осознать до конца, что происходит — и произойдет прямо сейчас.

— Ну, — тянет он, — помоги же мне. Доведи хоть до лабаза. Здесь недалеко…

Словно не услышав его, Жан Морщина произносит задумчиво:

— Зверь-то поблизости, знаешь?

— Да, я видел его.

— Видел?

— Он смотрел на меня.

— Да, братец, — опять говорит Морщина. Ему очень неловко.

— Помоги же мне! — Гисс теряет терпение.

— Выпить хочешь? — Морщина откупоривает флягу. — Не хочешь? Зря. — Он делает глоток и шумно дышит несколько секунд. — Понимаешь… — бормочет он изменившимся голосом. — Я хочу уехать отсюда. В город. В Кандай или Пнинск. Хочу жить в каменном доме, чтобы внизу была лавка, в которой все есть — и свечи, и мыло, и хлеб… Там ведь есть такие лавки. И улицы мостят. Такое дело, братец, — всю жизнь коплю, а не накапливаю. Карманы худые. А тут — зверь. Я, братец, в сторонку отойду и влезу на дерево. Зверь-то к тебе подойдет… Как он твоей крови напьется, так задуреет. А я его возьму.

— Чепуха, — шепчет Гисс. — Жан, Жан, что ты говоришь? Помоги мне, Жан… У меня не много денег, но я продам кое-что… Жан!

— Не унижайся, Гисс, — говорит Морщина. — Жизнь, какую мы ведем в этих проклятых местах, не стоит унижений.

— Идиот! Я ведь околею скоро! Зверь падали не ест.

— Часа два-три протянешь, — спокойно отвечает Жан Морщина.

Гисс щурится из последних сил — ему кажется, что Морщина опирается на странный изогнутый предмет. Но что это, он разглядеть не может.

— Я удивился, что ты не знаешь простого фокуса — как передвигаться со сломанной ногой. Я прошлой зимой сломал правую, но ничего, добрался, — повествует Морщина и пьет из фляги. — На коленях. Встаешь коленями на лыжи и привязываешь двумя ремнями каждую ногу. Один — под коленом, другой — под икрой. И руками знай толкайся. Я много тогда прошел таким образом. Так и не рассказал никому — а знаешь, хотелось… похвастаться. Я ведь хитрый.

— Ты Скотта убил? — понял Гисс. — Быть не может!

— Почему, братец? Может.

— Там у тебя что? Не лук? — Гисс закашлялся, догадываясь обо всем.

— Лук. Хороший, тунгулукский. Замечательная вещь, дорогая, но этот себя уже окупил…

— А остальные?

— Что — остальные? Ванява в болоте завяз, в полынье, я его вешки еще третьего дня переставил. Прак заколот собственным метательным ножом. Последние версты я шел на его лыжах. Старина Мак клюнул и попал в ловушку. Такие времена, братец…

— Ты гад, Морщина…

— Ну уж и гад! Скажешь иногда… Думаешь, я хищник? А ты, братец, какого лешего сюда поперся? Ягоды собирать вроде не сезон. Я тебе лыжу испортил, чтобы ты, дурья башка, провозился, ее починяя. Я тебя, щенка, пожалел. Ан нет, гляжу — тащится. Ну, соображаю, судьба. Понимаешь, братец, судьба. Не поборешься с ней.

— Я буду дальше ползти, — хрипел Гисс. — Слышишь, сволочь? Буду ползти!

— А я тебя свяжу.

Жан Морщина незаметным единым движением освободился от лыж и вдруг прыгнул, наваливаясь на Гисса. Он ловко наступил на искалеченную Гиссову ногу. В ноге что-то громко хрустнуло, и от боли Гисс вскрикнул почти по-женски. Тут же Морщина ударил его в подбородок. Гисс выдохнул и обмяк.

Морщина приподнял его за плечи, зашел за спину и принялся спутывать отведенные назад руки Гисса кожаным ремешком. Гисс бессознательно мотал головой, но в последний миг страх и ярость распрямили его, как пружину. Он откинул голову назад, и глаза противника, удивленные, желтые от ужаса, оказались прямо перед его глазами. И никакой преграды, ни малейшей — стекол очков не было.