Том 3. Записки охотника

Время возникновения замысла рассказа определяется лишь приблизительно. Сам Тургенев в приведенном выше предисловии к первой публикации называет «Живые мощи» «отрывком» и «наброском», найденным «в старых бумагах». В письме к П. В. Анненкову от 19 (31) января 1874 г. он также говорит, что воспользовался для написания рассказа «уцелевшим наброском и оболванил его». В подстрочном примечании в ЗО 1874 Тургенев объясняет причину, по которой «Живые мощи» и «Стучит!» не вошли в первое издание «Записок охотника», — следовательно, относит замысел этих рассказов ко времени до 1852 г. К начальному периоду сложения цикла позволяет отнести замысел «Живых мощей» и письмо Тургенева к Л. Пичу от 10 (22) апреля 1874 г., в котором он называет всё рассказанное в «Живых мощах» «истинным происшествием». Действительно, в отдельных местах рассказа проступают автобиографические элементы. Действие рассказа происходит в Алексеевке, одном из владений В. П. Тургеневой. «Вы, может, не знаете — хуторок такой есть, матушке вашей принадлежит…» — поясняет Ермолай (с. 326). — «Я Лукерья… — говорит героиня рассказа. — Помните, что хороводы у матушки у вашей в Спасском водила…»; «Случилось это со мной уже давно, лет шесть или семь <…> Да вас уже тогда в деревне не было; в Москву, уехали учиться» (с. 328). Очевидно, встреча Тургенева с Клавдией (таково настоящее имя героини рассказа — см. указанное письмо к Л. Пичу) действительно произошла в первой половине 40-х годов, а замысел рассказа, возникший под впечатлением этой встречи, сложился в конце 40-х — начале 50-х годов, в пору оформления цикла[127]. Не меняет раннего приурочения замысла «Живых мощей» и предположение о том, что прототипом Лукерьи была «калека Евпраксия», некогда красавица, с которой семнадцатилетний Тургенев был близок (см. его письма к Н. А. Кишинскому от 9 (21) октября 1867 г. и 7 (19) мая 1868 г., а также статью А. И. Понятовского «Тургенев и семья Лобановых» — Т сб, вып. 1, с. 274–275).

К старому замыслу Тургенев вернулся в конце 1873 г., когда получил предложение участвовать в сборнике в пользу крестьян, пострадавших от голода в Самарской губернии. 18 (30) декабря 1873 г. он писал Я. П. Полонскому: «Придется покопаться в старых бумагах. Есть у меня один недоконченный отрывок из „Записок охотника“ — разве это послать? Очень он короток и едва ли не плоховат, но идет к делу, ибо в нем выводится пример русского долготерпения». По-видимому, с января (н. ст.) началось писание рассказа, который и был закончен вчерне 8 (20) января 1874 г.

Дней через десять была готова беловая редакция рассказа и, по-видимому, к этому же времени снята с нее копия: 19 (31) января 1874 г. Тургенев послал П. В. Анненкову рукопись с просьбой прочесть и незамедлительно вернуть, высказав свое мнение. Письмо Анненкова по этому поводу неизвестно, но смысл его совета ясен из ответного письма Тургенева. Сообщая Анненкову 26 января (7 февраля) 1874 г. о том, что возвращенная им рукопись «уже отправлена в Петербург», Тургенев далее писал: «Как только я зачитал ту часть Вашего письма, в которой Вы выражаете сомнение насчет одного пассажика, я тотчас же подумал: это он говорит de la tartine sur l’émancipation <по поводу тирады об освобождении> — так оно и оказалось — и результат был тот, что вышеозначенный пассажик немедленно вылетел вон». Так рассказ Лукерьи о сне, в котором она видела себя заступницей народной, был вычеркнут Тургеневым одновременно и в беловом автографе и в авторизованной копии.

Следующие, уже незначительные, изменения были внесены, по просьбе Тургенева, в тот момент, когда авторизованная копия находилась в редакции «Складчины»: в тексте рассказа устранен, по предложению Я. П. Полонского, эпитет «умный» (вместо: «мысленный грех» было: «мысленный, умный грех» — см. стр. 330, строка 41) и в предисловии сняты слова «ни даже начатого» после «и не имея ничего готового» (цит. выше, с. 511; см. также письмо Тургенева к Я. П. Полонскому от 5 (17) февраля 1874 г.).

Отзывы о рассказе в русской печати были разноречивы, из-за различного отношения, главным образом, к мотиву «долготерпения». У Михайловского, активного в те годы участника демократической борьбы, поэтизация «долготерпения» русского народа не вызвала сочувствия. Разбирая в «Литературных и журнальных заметках» содержание «Складчины», он оценил рассказ как обращение писателя назад, «к пройденному уже» (Отеч Зап, 1874, № 4, с. 408–409). Как рассказ слабый, и притом с некоторыми «фальшивыми нотами», оценил «Живые мощи» Н. В. Шелгунов (Дело, 1874, № 4, отд. «Современное обозрение», с. 63); вместе с тем Шелгунов подчеркнул, что по-прежнему глубокая гуманность составляет «строй всей души г. Тургенева».