Том 3. Зеленый вертоград. Птицы в воздухе. Хоровод времен. Белый зодчий

Миг и час уходят в год,

Где-то глыбы пирамид,

Где-то буря, гром гремит,

Кто-то ранен и убит,

Смерть зовет.

И безмерна тишина,

Как безмерен был тот гул,

В рунном облаке Луна

Говорит, что мир уснул,

Сердце спит,

Но воздушная струна,

Но теченье тонких вод,

Неуклонное, звучит,

И по разному зовет,

И журчит,

И журчит...

...Непобедимое отчаянье покоя,

Неустранимое виденье мертвых скал,

Молчанье Зодчего, который, башню строя,

Вознес стремительность, но сам с высот упал.

Среди лазурности, которой нет предела,

Среди журчания тончайших голосов,

Узор разорванный, изломанное тело,

И нескончаемость безжалостных часов.

Среди Всемирности, собой же устрашенной,

Над телом близкий дух застыл в оковах сна,

И в беспредельности, в лазурности бездонной,

Неумолимая жестокая Луна...

НАШ ТАНЕЦ

Nasz taniec, nasz taniec...

Przybyszewsky3

Наш танец, наш танец — есть дикая пляска,

Смерть и любовь.

Качанье, завязка — шептанье, развязка,

Наш танец, наш танец, когда ж ты устанешь, и будет

безмолвие вновь?

Несказанность слов, неизношенность чувства, теченье

мгновений без скрипа минут,

Цветов нераскрытость, замкнутые очи, красивость ресниц

и отсутствие пут.

Завесы бесшумные бархатной Ночи, бездонность затонов,

и свежесть глубин,

И тихая, тихая нежность, нежнее, чем стоны свирели и плач

мандолин.

Наш танец, наш танец — от края до края, наш вал

сновиденный — небесная твердь,

Любовь нас уводит, — о, злая, о, злая! — и манит нас добрая,

добрая Смерть.

ОСЕНЬ

Осень. Мертвый простор. Углубленные грустные дали.

Завершительный ропот, шуршащих листвою, ветров.

Для чего не со мной ты, о, друг мой, в ночах, в их печали?

Столько звезд в них сияет, в предчувствии зимних снегов.

Я сижу у окна. Чуть дрожат беспокойные ставни.

И в трубе, без конца, без конца, звуки чьей-то мольбы,

На лице у меня поцелуй, — о, вчерашний, недавний.

По лесам и полям протянулась дорога Судьбы.

Далеко, далеко, по давнишней пробитой дороге,

Заливаясь, поет колокольчик, и тройка бежит.

Старый дом опустел. Кто-то бледный стоит на пороге.

Этот плачущий — кто он? Ах, лист пожелтевший шуршит.

Этот лист, этот лист... Он сорвался, летит, упадает...

Бьются ветки в окно. Снова ночь. Снова день. Снова ночь.

Не могу я терпеть. Кто же там так безумно рыдает?

Замолчи. О, молю! Не могу, не могу я помочь.

Это ты говоришь? Сам с собой — и себя отвергая?

Колокольчик вернись. С привиденьями страшно мне быть.

О, глубокая ночь! О, холодная осень! Немая!

Непостижность Судьбы: — Расставаться, страдать, и любить.

ХРУСТАЛЬНЫЙ ВОЗДУХ

Какая грусть в прозрачности Небес,

В бездонности с единственной Звездою.

Изваян, отодвинут в Вечность лес,

Удвоенный глубокою водою.

Из края в край уходит длинный путь.

Хрустальный воздух холоден, без ласки.

О, Май, ужель ты был когда-нибудь?

Весь мир — печаль застывшей бледной сказки.

ПРОЩАЙ

Мне жаль. Бледнеют лепестки.

Мне жаль. Кругом все меньше света.

Я вижу, в зеркале реки

Печаль в туманности одета.

Зажглась Вечерняя Звезда,

И сколько слез в ее мерцаньях.

Прощай. Бездонно. Навсегда.

Застынь звездой в своих рыданьях.

ПОЛЯ ВЕЧЕРНИЕ

Поля вечерние. Печальные закаты.

Холодность бледная осенних облаков.

В грустящей памяти виденья тесно сжаты.

Созданья дней иных и невозвратных снов.

Тихонько сетуя, печалясь, и тоскуя,

Беззвучно шепчутся поблекшие мечты.

И словно чудится прощальность поцелуя

В туманном шествии вечерней темноты.

СТВОРКИ РАКОВИН

Створки раковин я вижу на песке.

В створках раковинок кто-то жил когда-то.

Чайка белая мелькнула вдалеке.

— Помнишь брата?

Чайка, помнишь? Чайка, помнишь? — Нет пути

Речь вести со всем кругом, что так люблю я.

Лишь одно могу — узоры слов сплести

Из стихов и поцелуя.

НЕ ПОГАСАЙ

Не погасай, она сказала,

Твой свет восторг. Не погасай. —

О, нашей власти слишком мало,

Чтоб не уйти в закатный край.

Закат алеет нежной кровью,

И стынет в бездне голубой.

Не плачь, припавши к изголовью.

Я умер, пусть. Я был с тобой.

ТЕЛЕСНОСТЬ

О, храм из белых облаков,

Из темных туч, и тучек рдяных,

Зачем порваться ты готов,

Не просияв и двух часов,

Пока я медлю тут в туманах?

Я ждал, я долго ждал и ждал,

Моля мучительно бездонность,

Чтоб долог неба заблистал,

Чтоб белым он и алым стал,

Чтоб, наконец, зажглась червонность.

Она в небесности зажглась,

Она телесностью блестела,

Но вот звезда, и день погас,

Глядит душа из грустных глаз,

И мир — как раненое тело.

ВОЗГЛАС БОЛИ

Я возглас боли, я крик тоски.

Я камень, павший на дно реки.

Я тайный стебель подводных трав,

Я бледный облик речных купав.

Я легкий призрак меж двух миров.

Я сказка взоров. Я взгляд без слов.

Я знак заветный, и лишь со мной

Ты скажешь сердцем: «Есть мир иной».

ЖИВОМУ ОТ ВЕЧНО ЖИВОГО

Я по Земле прошел всей полнотой захвата

Приливно-рвущейся волны.

Душа других людей всегда в условьях сжата,

Я безусловно верил в сны.

Я закрывал глаза, я опускал ресницы,

Я в глубь души своей глядел.

Я лунно-спящим шел, и узкий край темницы

В безмерной обращал предел.

И больше нет меня. Я схоронен навеки.

Но ты, неведомый мне брат,

Пойми, и будь как я, и будешь ты как реки,

Как в море впавший водопад.

ЗВЕЗДА К ЗВЕЗДЕ

О, Млечный Путь, о, Млечный Путь,

Поймем ли мы когда-нибудь,

Что только пламенный поток

От безразличности далек.

О, сколько звезд, тех грез-невест.