Том 3. Зеленый вертоград. Птицы в воздухе. Хоровод времен. Белый зодчий

И в лес опять спешу,

Едва-едва дышу.

А там в стволах

Скребется страх.

А там в стеблях

Встает: «Ах! Ах!»

А там в кустах: «Шу! Шу!»

«Пожалуйте! Прошу!»

Шишимора раскосая

Смеется, развалясь.

Пришла сюда, мол, с плёса я.

Любиться? В добрый час!

«Шишимора истомная

И с рыбьим я хвостом.

Мой полог — ночка темная,

Где лягу, там и дом.

Шишимора — охочая,

Раскинуть ноги — сласть.

Являюсь в темной ночи я,

Чтоб в ночи и пропасть».

Шишимора — раскосая:

Прими-ка, мол, жену.

«Полюбимся, а с плёса я

В последний раз плесну».

Шишимору — с развалочкой

Уважил сам шуяк,

Зовет любезной галочкой,

Вертит ей так и сяк.

Шишимора шушукает:

«А где моя душа?»

Шуяк ее баюкает,

Шуяк, шульгач, левша.

Я — бежать, — нет силушки,

И некуда идти.

Все кругом могилушки,

Стебель на пути.

Желтый шильник, стрелица,

Совиная стрела.

Вкруг нея — метелица,

Ведьмовская мгла.

«Совки, совки, совушки,

Кого теперь клевать?

Дьявольския вдовушки

Лягут на кровать.

Расцветает стрелица.

Мой милый, поспешай.

Целый мир — безделица,

Лишь со мною — рай.

Совки, совки, совушки,

Сюда, сюда, сюда!

Кровь жарка у вдовушки,

Слезы же — вода!»

4

Я бежал, простоволосый,

А в лесу был гик за мной: —

То с шишиморой раскосой

Хохотал шуяк шальной.

Шерсть какая-то летела,

Шелушилася кора.

Где шагнешь, повсюду — тело,

Где ни стань, в земле — дыра.

Ветер веял, щупал щеки,

Паутинил волоса,

В уши мне шептал намеки,

В далях зыбилась роса.

Я бежал до смутных склонов,

До высокого холма.

Добегу, — но в гуле звонов

Ночь препятствует сама.

Вот уж, вот уж склоны встали,

Вот уж, вот окончен лес, —

Снова холм — в далекой дали,

Цепкий лес — как строй завес.

Упадаю. Слышны вскрики,

Клекот хищницы: «Шабаш!

Закрутитесь, иавилики!

Вейся, вьюн! Теперь он наш!»

5

И лежу.

И гляжу.

Что я вижу, что я знаю, никому не расскажу.

Знает лес и тишина,

Знают звезды и Луна,

Знаю — я, кого здесь Рыбарь ввел, играя,

в мережу.

Из норы,

Из-под горы,

Зверь какой-то выметается.

Глянет в небо, — и сюда

С неба вниз летит звезда,

Кто-то в мире здесь рождается.

В мире бродит волк всегда.

Где-то шепчутся старухи,

С голодухи повитухи.

Зверь сейчас же до норы

Шорк с горы,

Вспыхнет порохом.

Сухолистьем прошмыгнул,

По вершинам шепчет гул,

Шатким шорохом.

ЖАЛОБА КИКИМОРЫ

Я кикимора похвальный,

Не шатун, шишига злой.

Пробегу я, ночью, спальной,

Прошмыгну к стене стрелой,

И сижу в углу печальный, —

Что ж мне дали лик такой?

Ведь шишига — соглядатай,

Он нечистый, сатана,

Он в пыли дорог оратай,

Вспашет прахи, грусть одна,

Скажет бесу: «Бес, сосватай», —

Скок бесовская жена,

Свадьбу чортову играет,

Подожжет чужой овин,

Задирает, навирает,

Точно важный господин,

Подойди к нему, облает,

Я же смирный, да один.

Вот туг угол, вот тут печка,

Я сижу, и я пряду.

С малым ликом человечка,

Не таю во лбу звезду.

Полюбил кого, — осечка,

И страдаю я, и жду.

Захотел я раз пройтиться,

Вышел ночью, прямо в лес.

И пришлось же насладиться,

Не забуду тех чудес.

Уж теперь, когда не спится,

Прямо — к курам, под навес.

Только в лес я, — ухнул филин,

Рухнул камень, бухнул вниз.

На болоте дьявол силен,

Все чертяки собрались.

Я дрожу, учтив, умилен, —

Что уж тут! Зашел, — держись!

Круглоглазый бес на кручу

Сел и хлопает хвостом.

Прошипел: «А вот те взбучу!»

По воде пошел содом.

Рад, навозную я кучу

Увидал: в нее — как в дом.

Поднялось в болоте вдвое,

Всех чертей спустила глыбь.

С ними бухало ночное,

Остроглазый ворог, выпь,

Водный бык, шипенье злое, —

И пошла в деревьях зыбь.

Буря, сбившись, бушевала,

В уши с хохотом свистя.

Воет, ноет, все ей мало,

Вдруг провизгнет, как дитя,

Крикнет кошкой: «Дайте сала!»

Дунет в хворост, шелестя.

А совсем тут рядом с кучей,

Где я спрятался, как в дом,

Малый чертик, червь ползучий,

Мне подмигивал глазком

И, хлеща крапивой жгучей,

Тренькал тонким голоском.

Если выпь, — бугай, — вопила

И гудела, словно медь,

Выпь и буря, это — сила,

Впору им взломать и клеть,

А чтоб малое страшило

Сечь меня, — не мог стерпеть!

Я схватил чертенка-злюку,

Он в ладонь мне зуб вонзил.

Буду помнить я науку,

Прочь с прогулки, что есть сил.

И сосу за печкой руку,

Грустный, сам себе немил.

От сидячей этой жизни

Стал я толст, и стал я бел.

Я непризнанный в отчизне,

Оттого что я несмел.

Саван я пряду на тризне,

Я запечный холстодел.

УРОДЦЫ

Два глазастые уродца

Из прогорклого болотца,

Укрепившись в силе,

К Фее приходили.

И один был Лягушонок,

Еле-еле из пеленок,

Квакал ка-квакушка,

В будущем лягушка.

А другой — Упырь глазастый,

Перевертыш головастый,

Кровосос упорный,

И со шкуркой черной.

Перевертыш, перекидыш,

Он в болотце был подкидыш:

Согрешил с Ягою

Бес порой ночною.

Лягушонок же зеленый,

Презиравший все законы,

Прыгал через мостик,

Задирая хвостик.

Два глазастые уродца

Из-под кочки, из болотца,

Искупавшись в иле,

К Фее приходили.

«Ты», сказали, «иностранка,

Сладкозвонка и обманка,

Мы же нутряные,

Водные, земные».

Стали оба, руки в боки.

«Ты», твердят, «без подоплёки.

Пазуха-то есть ли?

Все сидеть бы в кресле».

Не понравился вопросик.

Фея вздернула свой носик,

Призывает свиту,

Упырю быть биту.

Впрочем, нет. Дерутся волки,

Или глупые две телки,

Фея же воздушна,

И великодушна.

Фея пчелкам приказала,

Показали только жало, —

И Упырь от страха

Прыг в бадью с размаха.

Лягушонок — мух глотатель,

Пчел он тоже не искатель,

И, как пойман в краже,

«Квак», и прыг туда же.