Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы

Я нанял извозчика ехать по шоссе до Мараловой гати, чтобы потом пройти верст десять пешком по непроезжим местам и встретить утро на пойме. Люблю пойму весной воды, но только очень немногим охотникам и натуралистам мог до сих пор рассказывать о болотных концертах, и то без удовольствия себе самому: редкий охотник не спросит: «А сколько убил?» – редкий натуралист не придерется к рассказу с точки зрения какой-нибудь своей орнитологии или зоологии. А просто музыкальный человек, любитель концертов, театров, стихов – понятия не имеет о пойме и ее болотных концертах. Кому, правда, захочется в болотных сапогах, с риском окунуться в грязь по шею, пройти какую-нибудь Маралову гать?

Маралова гать – это прутья, настланные по болоту, но прутьев теперь почти и не видишь: черная бездна грязи, и в ней плавают обломки передавленных коровами палочек. Нужно становиться ногой на одну из таких палочек, которая, утопая, сама себе находит другую, третью, и вместе они не дают ноге совсем провалиться. Ходить можно только очень опытному или доверчивому человеку; недоверчивый подойдет и не тронется с места. Приезжие московские охотники, которым раз в год не жалко истратиться, за большие деньги нанимают себе извозчика: всегда есть дурак, жадина, рискующий за какие-нибудь двадцать рублей погубить свою лошадь. Я нанял себе экипаж только до гати.

Леса шоколадные, от земли поднимается марево; хозяйственно, не делая ни одного лишнего движения, цапля летит над полями. Такая ширь, такой простор открылся за городом! Но лошадь остановилась. Степан посвистел. Лошадь ничего не сделала. Он понукал. Лошадь ни с места.

– В чем дело?

– Чересседельник высок.

Слез и поправил.

Лошадь не трогалась. Прохожий сказал:

– Дай ей хорошенько.

– Нельзя, – ответил Степан, – все поломает, а все равно не пойдет.

– Ну, проведи.

– А ты сам попробуй.

Прохожий потянул и не стронул.

– В чем же дело?

Степан ответил:

– Затрёкалась.

Прохожий сказал:

– А если затрёкалась, надо бить по передним ногам.

Подошли плотники и пильщики с продольными пилами, сели у канавы отдыхать.

Кто-то из них спросил, глядя на лошадь проницающим взглядом:

– Что ей подеялось?

– Затрёкалась баба, – ответил Степан.

Один плотник поднялся, решительно взял под уздцы, потянул с криком и гиком. Лошадь попятилась, оглобли стали под углом к экипажу. Я вышел и сказал:

– Ничего не выходит.

– Ни мур-мур, – ответил Степан.

– Надо бить по передним ногам, – снова подал голос первый прохожий.

Но плотники посоветовали:

– Остепенитесь, посидите, скоро цыган подойдет, цыган стронет.

Все сели у канавы, свернули по козьей ножке и закурили.

Плотники долго рассказывали, откуда идут, на что надеются. Докурив, Степан спрашивает:

– Далеко ли цыган?

– В Ивановском трактире чай пьет, – ответили плотники.

– Так бы и сказал! – осердился Степан. – Он, может быть, там целый день пропьет – дожидается ли другого цыгана или что высматривает, – а ночью пойдет по делам.

– Я говорю, – вмешался прохожий, – верно, все равно и цыган это скажет, я от них и слыхал: надо бить по передним ногам.

Степан подал кнут.

– Ладно, все надо испробовать.

Прохожий взял кнут, стал рядом с лошадью, сделался страшно серьезным, спросил лошадь:

– Не кусала тебя вошь за ухо?

Лошадь молчала.

Он тихонечко стал подхлестывать по жилкам и каждый раз спрашивал:

– Не кусала тебя вошь за ухо?

Лошадь дрожала. Подогнула одну ногу, подогнула на смену другую, обе подогнула и упала на коленки.

– Не кусала? – громко крикнул хирург и со всего маху ударил по крупу.

Лошадь вскочила и вдруг бросилась в сторону. Через мгновенье тележка лежала на боку с поломанными оглоблями, мой дорожный мешок с провизией со дна полной канавы пускал пузырьки.

Пришел цыган. Оглядел лошадь. Она мелко дрожала, и от нее валил пар.

– Не была ли она на Мараловой гати? – спросил цыган.

Степан ответил:

– Была-то была…

– Кончай дело, – сказал цыган. – Не пойдет нипочем.

Вспоминая, как сам, бывало, стоял перед гатью в нерешимости, я все понимал. Надо иметь какую-то младенческую доверчивость к бездне: что плавающий в грязи сучок опустится под ногой на другой, сыщет себе третий и нога утвердится. Недоверчивый так и будет стоять. Лошадь вспомнила гать прямо за городом, и ей представлялось теперь, что стояла она перед ужасною черною бездной.

Вытащив из канавы свой дорожный мешок, я отправился пешком, только чтобы послушать на пойме любимый мой птичий концерт.