Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы

Рекомендуя для покупки обуви трактир Кабанова, я все-таки рискую подвести неопытного покупателя: многие мастера, наверное, и потому избегают кооперативы, что обувь их блестит только снаружи. Мне думается, что развитию кооперативного дела служит одним из главных препятствий естественный индивидуализм ручного труда, на одном полюсе которого находится мастер «художник», закладывающий внутрь башмака бумагу, на другом – волчок, как называется в обувном деле артист, изготовляющий настоящую художественную обувь. Ни жулику, ни волчку не выгодно идти в кооперативы, а станешь думать о среднем товаре, то это тебе только он кажется средним – сам мастер себя, наверное, считает выше среднего. Много я перевидал разных мастеров в надежде найти среди них волчка и познакомиться с жизнью, казалось мне, средневекового типа ремесленника, но тех, на кого мне указывали, – после оказывалось, – нельзя было считать волчками, и жизнь их была самой обыкновенной.

– Кто это вам указал, – говорили мне, – какой это волчок? Живет сыто, семейно, обут, одет.

– А настоящий? – спрашиваю я.

– Настоящий волчок ходит в двух фартуках.

– Для чего в двух?

– Без штанов – прикрывается спереди и сзади фартуками. Попробуйте поговорить с Мишей Шпонтиком, – тот, кажется, настоящий волчок.

Нахожу Мишу Шпонтика, спрашиваю:

– Вы настоящий волчок?

А он как будто даже немного обиделся.

– Я, – говорит, – мастер обыкновенный, гоню со своим помощником в неделю восемнадцать пар, а волчок делает в неделю только две. Может быть, и правда, я был бы волчком, если бы мне можно было работать только две пары.

– Я считал за честь быть волчком, – ответил я, – и хотел сказать вам только хорошее.

– Ничего нет в этом хорошего, одно самолюбие: ему надо сделать напоказ, чтобы все видели и удивлялись ему, а я человек семейный, у меня в сарае крыша развалилась, мне надо обязательно выгнать в неделю восемнадцать пар. Нет. вы ошибаетесь, – я по своему характеру не могу быть с волчками в контакте.

Я догадался о настроении Миши Шпонтика и сказал:

– Значит, волчки занялись советской работой, но ведь и вам путь не заказан.

– У меня нет их словесности, и ему это просто: у него ни кола ни двора, занимайся чем хочешь, а у меня – жена, дети, дом свой, сарай, везде дыры, я привязан к своей собственности и с волчками не могу быть в контакте.

В конце концов этот волчковый вопрос распутался таким образом. До революции множество мастеров жили в Москве и в Петербурге, а во время голода и обнищания городов перебрались в деревню к себе, занялись земледелием. Теперь, когда условия городской жизни улучшились, волчки, как легкие на почин, перебрались в столицы, а средние мастера все боятся бросить земледелие – разорительное, но все-таки обеспечивающее на какой-нибудь случай. Мне почему-то казалось, что волчок – явление самобытно-русское, но оказалось, что другое название им – «немецкие мастера», и свое искусство взяли они у иностранцев, что и за границей есть свои волчки, отстоявшие свое капризное существование у машины, за счет быта своих отцов. Я слышал, что не этого рода обувью мы славимся за границей, а работой такого среднего мастера, как Мишка Шпонтик, который, не имея у себя на родине механического конкурента, может дешево дать на иностранный рынок более ценный там продукт ручной работы. И само собой ясно, что, при широком распространении у нас механической обуви, грубой, но прочной, исчезнут средние мастера и останутся только волчки, но вовсе не как национальная гордость и самобытность, а как всемирный противник механизации, артист.

Поймо

С первых же дней моего пребывания в краю приволжских болот я услышал повторение слова Поймо и стал интересоваться им, догадываясь, что оно много значило в этом краю.

И так, я думаю, всегда надо поступать журналисту-исследователю: в беседах с местными людьми полусознательно нащупать все самое важное, имеющее отношение к их жизни, и постараться поскорее на это взглянуть. Сначала я выбрал себе Поймо просто по «чудесам», которые рассказывали про это болото, а после оказалось, что болотистая местность, в которой трудно существовать земледелием, была естественным условием развития здесь в населении башмачного промысла.