Не могу Вам выразить, какого я высокого мнения об Энн Родуэй. Я снял из заголовка слово «Отрывки», потому что многоголовая гидра могла усмотреть в нем намек на незаконченность, на незавершенность всего произведения, а это отпугнуло бы некоторых читателей. Я с огромным восхищением прочел первую половину в редакции, а вторую читал в поезде, возвращаясь сюда, — я побывал в Лондоне как раз после Вашего отъезда. Я вел себя в присутствии других пассажиров совершенно недопустимо — так плакал, что даже Вы остались бы довольны. Не говоря даже об истинной силе и красоте этой маленькой повести, о восхитительной обрисовке характера девушки, ее внутреннего мира, она написана с таким старанием и влюбленностью в работу, какие немногие сумели бы оценить выше, чем их ценю я, и уж во всяком случае, нет человека, который больше уважал бы их. По-моему, это превосходная вещь, которую не смог бы написать никто другой, и я горжусь ею, как своей, — а это очень приятное чувство.
О себе могу сообщить только, что я всецело занят «Крошкой Доррит». На прошлой неделе я набросал план, наметил характеры и сюжет водевиля и послал все это Марку, который болен лихорадкой. Фарс, мне кажется, должен получиться очень смешным. Дело с кошками настолько потешно, что ему нельзя воздать должное на таком крохотном листке, и я поведаю его vivo voce [81], когда буду в Лондоне. Фленш так загордился с тех пор, как подстрелил тигровую кошку № 1 (она подбиралась к благородному Дику, сверля его зелеными глазами), что, боюсь, мне придется расстаться с ним. Все мальчики (в новых костюмчиках, надетых, чтобы идти в церковь) лежат сейчас на животах за кустами, улюлюкают и вопят (завидев тигровую кошку № 2): «Фленш!», «Вот она!», «Вон она удирает!» и проч. Я не решаюсь высунуть голову из окна, опасаясь получить пулю (просто настоящий coup d'etat [82]), а торговцы, приближаясь к дому, жалобно кричат: «Ne tirer pas, Monsieur Flench, c'est moi — boulanger! Ne tirer pas mon ami!» [83].
Кроме того, я должен рассказать Вам тайную историю ограбления павильона в Фолкстоне, которое вам придется описать.
При случае скажите Пиготу, что мы все будем очень рады, если он соберется приехать погостить у нас неделю, когда Вы будете здесь.
Я надеюсь сообщить Вам немало планов нашей будущей работы, пока мы с Вами будем коротать унылые дни здешней арктической зимы. Да сопутствует им успех!
Сердечный привет от всех драматическому поэту дома нашего, а также матушке и брату поэта.
Остаюсь ваш.
P. S. Если будет еще раз идти «Летучий голландец» [84], прошу вас сходите посмотреть его. Уэбстер сказал мне, что это «милая штучка». Умоляю вас — сходите посмотреть милую штучку.
48
У.Г. УИЛСУ
Дорогой Уилс,
Я не испытываю ни малейшего желания помещать отчет об этих двух делах, разбиравшихся в суде канцлера. Во-первых, я не хотел бы способствовать тому, чтобы в чьем-либо сердце зародилось доверие к этому притону беззакония.
А во-вторых, по моему мнению, при пересказе полностью исчезает подлинная философия этих фактов. Зло которое было исправлено в этих двух частных случаях, могло совершиться главным образом потому, что все эти подлые суды справедливости [85], располагающие такими возможностями для бесконечных затяжек и проволочек, развязывают руки всяким негодяям и мошенникам. Если бы правосудие было дешевым, справедливым и быстрым, подобные преступления встречались бы гораздо реже. Опыт доказывает, что (из-за гнусной деятельности этих судов и всех мерзавцев, которых они породили) человеку лучше терпеливо сносить величайшую несправедливость, нежели отправиться в канцлерский суд — или позволить кому-нибудь другому сделать это за него, — мечтая найти там защиту. Вот почему возможны такие темные сделки.
И я не нахожу, чтобы решения этих дел служили к чести канцлерского суда — скорее наоборот. Я не согласен также, будто мой долг — быть признательным канцлерскому суду за то, что он вынес справедливые решения в двух таких простеньких случаях. На моей совести нет никаких подобных обязательств но отношению к суду канцлера.
Я очень спешу.
Искренне Ваш.
49
МИСС КУТС