Том 4

Как только Рогов проснулся и в окне увидел белые, облепленные инеем деревья, он сразу же вспомнил, что ему надо ехать в Степновск. И тут же подумал, что в степи, наверное, тоже гололедица, что дорога скользкая и ехать по ней трудно и что поэтому лучше всего отправиться в Степновск не завтра утром, а сегодня, чтобы к вечеру уже быть на месте. Выехать сегодня Рогову захотелось еще и потому, что в Степновске у него была тайная связь с женщиной и бывать у нее он мог только тогда, когда приезжал в краевой центр по какому-то делу.

Теперь же как раз и было дело для поездки в Степновск. Вчера утром позволил Иван Павлович Румянцев и сказал, чтобы Рогов прибыл к нему в среду к девяти утра. «Только вот что, дорогой друг Евгений Николаевич, приезжай не на райисполкомовском стареньком «газике», а возьми в райкоме «Волгу», она-то еще совсем новая», — добавил Румянцев.

О причине вызова Рогов не спросил. Постеснялся. Если приказано явиться в среду к девяти, — значит, надо, не докучая расспросами, явиться точно к этому часу — ни раньше, ни позже.

Евгений Рогов родился двадцать второго июня 1941 года, то есть в день начала Отечественной войны, и тогда он ничего, разумеется, не знал ни о бомбежках фашистской авиации, ни о сдаче врагу сел и городов. Его родители, известные в Южном крае педагоги, были эвакуированы в Самарканд. Четырехлетний Женя вернулся в Степновск, когда жизнь родного города уже входила в нормальную колею. Единственный и любимый сынок рос баловнем. Родители считали своего Женю ребенком одаренным. На самом же деле Женя был мальчиком обыкновенным. Среди своих сверстников он ничем не выделялся, школу окончил без похвальной грамоты, в Степновский педагогический институт поступил с помощью работавших там родителей. Женился рано, на втором курсе, на девушке-однокурснице Гале. Как активного комсомольца, Евгения Рогова на третьем курсе приняли в партию.

Родители хотели, чтобы после окончания института их единственный сын остался в Степновске, и такая возможность была. Евгений же сказал им, что он и Галя уже подали заявление с просьбой направить их в одну из станиц Южного края, и этой станицей оказалась Усть-Калитвинская. Сперва Рогов работал учителем истории в старших классах, затем, через год, был назначен директором школы, — старый директор ушел на пенсию. Еще через год Рогова избрали депутатом районного Совета, а еще через год — председателем исполкома. И молодой человек без особого труда поднялся по службе так высоко, что без привычки у него закружилась голова. Со временем в его характере появились и зазнайство и высокомерие, он даже начал подумывать о том, что только он, Евгений Рогов, смог бы заменить Коломийцева, человека немолодого да к тому же и больного.

«Да, я нарочно не спросил у Румянцева, по какому делу меня вызывает, — думал Рогов, подойдя к окну и глядя на засахаренные инеем деревья. — Пустое, какие могут быть вопросы? Этого вызова я ждал, к нему готовился. Недаром же позвонил не помощник Румянцева, а сам Иван Павлович, и не случайно мне было сказано, чтобы приехал не на райисполкомовском «газике», а на новой райкомовской «Волге». Так что и без лишних слов все понятно. И пригласил Румянцев меня именно потому, что есть у него ко мне важный разговор…»

Тот важный разговор, о котором Рогов мечтал и которого ждал, касался его давнего желания занять место первого секретаря райкома Коломийцева. Никогда еще исполнение этого желания не было таким близким и таким вероятным, как теперь, после смерти Коломийцева. Еще тогда, когда в своем черном, отлично сшитом костюме, с поникшей головой, он шел следом за гробом, Рогов мысленно говорил самому себе: «Ну, Евгений, вот и сбылись твои мечты. Окончилось твое хождение в пристяжных. Становись, Евгений, коренником и практически, не на словах, а на деле покажи, что только ты сумеешь избавить район от хронического отставания». Рогов любил мысленно говорить с самим собой, как со своим близким другом. «Ты, Евгений, молод, не карьерист и не бездельник, — думал он тогда, идя за гробом. — Правда, ты честолюбив, но в лучшем смысле этого слова. Ты полон энергии и веры в свои силы. Вот и засучивай рукава и берись за дело. Сухомлинов, второй секретарь, человек уже старый, это место не для него, да и испугался он трудностей, попросился на тихую агрономическую стезю. Увидел, что не потянет, что эта упряжка не по нему. А ты, Евгений, потянешь, только не держи возле себя старых паникеров вроде Сухомлинова. Пусть паникеры уходят в тихую заводь, пусть отсиживаются в затишке, а ты иди на быстрину, и иди смело…»