Том 4

Щедров и Колыханов пошли по скошенной и еще не убранной траве. Колыханов шел стройно, подняв голову и придерживая рукой ненужную ему теперь шашку. Он первым опустился на траву в тени вербы близ родника, заросшего кугой и осокой. Рядом с ним присел и Щедров.

— Силыч, как там себя чувствует возвращенец? — Щедров наклонился, сорвал стебелек куги. — Прижился?

— Не интересовался…

— Отчего же так?

— Еще спрашиваешь? Оттого, что совмещаться в одной жизни нам невозможно.

— В медицине, Силыч, есть такой термин: белковая несовместимость. Видно, сама природа позаботилась и защитила организм от всего чужеродного и вредного. — Щедров переломил стебелек, рассматривая его сердцевину. — Так, Силыч, и в жизни общественной: есть у нас эта самая несовместимость, только уже не биологическая, а классовая. Лет сорок тому назад Евсей Застрожный, безусловно, подходил под это понятие и считался нашим заклятым врагом. Теперь же, в силу социальных и экономических перемен, происшедших в нашей стране, а также в силу наших успехов в коммунистическом строительстве, мы можем отнестись к такому «инородному телу», как Евсей Застрожный, гуманно, разрешить ему на старости лет увидеть родную землю.

— Ох, трудно мне относиться к нему иначе, — сказал Колыханов. — Ить я зараз еще жалею, что тогда, под Надзорным, не прикончил Евсейку. Получилось тогда, что не я его, а он меня успел раньше свалить с коня…

— Виделся с ним?

— Это зачем же мне видеться с ним?

Колыханов расстегнул ремни, сиял их вместе с шашкой. Наклонившись, он через голову стащил с себя старенькую, влажную от пота и трудно снимающуюся гимнастерку. Голый до пояса, он подполз к воде и, держась на жилистых, кривых руках, припал к роднику. Пил жадно, крупными глотками, при каждом глотке издавая тихий стон, — с таким стоном пьют загнанные скачкой и измученные жаждой лошади. Напившись, он вздохнул и присел возле родника. Затем снова наклонился, набрал в ладони, как в ковшик, воду, умывался, плескаясь и фыркая.

Щедров смотрел на его худую, жилистую спину, на сухие, согнутые в локтях руки, на выпиравшие ребрами бока. Удивляло то, что и спина, и бока, и руки были так густо расписаны застарелыми шрамами, повсюду лежало столько сизых и лиловых следов от сабельных, пулевых и осколочных ран, что уже, казалось, нельзя было отыскать место непростреленное и неразрубленное. «И как мог, бедолага, сдюжить, как мог выжить? — думал Щедров. — Ведь это уже не просто тело бесстрашного воина, а свидетельство могучего духа русского человека, написанное в годы двух войн и теми же войнами надежно удостоверенное…» И то, что увидел Щедров на теле Колыханова, как бы показывало ему, что с таким человеком надо было говорить не так прямо и не так откровенно, как он говорил, а как-то помягче, чтобы сказанное не ранило душу и не причиняло сердечную боль.

Кончив умываться, Колыханов утерся гимнастеркой, затем надел ее, не застегивая ворот и не накидывая на себя ремни. Трудно сгибая и разгибая ноги, подполз в холодок, поближе к Щедрову.

— Чтой-то иной раз давит у меня в груди, — сказал он грустно. — Может, это через то, что сердцем я сильно тревожусь? А как прожить без тревоги? Без нее не проживешь. — Глубоко вздохнул, через силу улыбнулся. — То сидит во мне печаль-забота о земле, все думаю, как бы приохотить подростков до хлеборобского дела, то беспокоюсь за жизнь. — Прикрыл лоб ладонью, задумался. — Скажи мне, Антон, чистосердечно: богатство, к каковому идет наша Вишняковская, не повредит нашей идейности? Поясни мне с политической стороны! Не ослабнет через богатство наше чутье на врага и наша строгость к нему?

— Нисколько, — ответил Щедров. — Даже напротив! Да и до богатства вишняковцам еще далеко.

— А собственные легковушки? Это же роскошь!

— Нет, легковые машины — это не роскошь. Дорогой Силыч, в век кибернетики и космоса каждому хочется двигаться по земле быстрее и с удобствами. Может, помнишь, Гоголь восклицал: «Какой же русский не любит быстрой езды!» А дело-то, Антон Силыч, идет к тому, что эту самую потребность ездить быстро и с удобствами в скором времени сможет удовлетворить каждый трудящийся. Как тебе известно из газет, скоро вступят в строй еще два завода по производству легковых автомобилей, и страна каждый год станет получать более миллиона красивых и удобных автомашин. Для кого предназначается эта огромная армия колес и рессор? Для советских людей! Пусть они обзаводятся собственными автомобилями и пусть ездят на них в свое удовольствие!

— Я готов! — крикнул Ванцетти. — Можно ехать!

Не отвечая Щедрову, Колыханов поднялся, затянул себя ремнями, прицепил шашку и, расправляя костлявые плечи, вразвалку пошел к машине. Ехали молча. Колыханов, навалившись грудью на шашку, посапывал. Когда подъехали к Старо-Каланчевской и «Волга» уже катилась мимо стеной стоявших могучих тополей, он совсем тихо, точно думая вслух, сказал: