Том 4

Ни изорванных межами лоскутков полей, ни идиллических картинок с косарями и вязальщицами, — куда ни посмотри, всюду машины и машины. То повеет перегаром из выхлопных труб, то разольется гул моторов — могучая песня поется хором и не умолкает ни днем ни ночью. По свежей стерне движутся комбайны, слизывают валки, а над соломотрясом вьется и вьется сизый дымок. Пылят, торопятся грузовики с зерном, и по какой дороге ни поезжай, она непременно приведет на механизированный ток. Там грузовики опрокидывают свои кузова, словно встряхивая плечами, и зерно желтой рекой уплывает по танцующим решетам, подпрыгивая и подставляя бока прохладной воздушной струе. И тут же, над этим шумным, забитым машинами двором, повис одинокий жаворонок и кажется, что он не поет, потому что слабый его голосок задавил рокот моторов.

На обочине шоссе в жарком мареве Щедров увидел всадника. Он держался поближе к кювету, ехал шагом, видимо боялся, как бы обгонявшие его грузовики не сбили ветром коня. На асфальте, где хозяйничали одни машины, всадник выглядел непривычно и старомодно. От его кубанки с вылинявшим верхом до натянутых стремян и болтавшейся сбоку шашки веяло далеким прошлым, и Щедрову казалось, что уже не было ни шоссе, ни грузовиков, а только этот одинокий воин, отбившись от своего отряда, маячил в жаркой степи.

— Кажется, Антон Силыч, — сказал Щедров, обращаясь к Ванцетти. — Точно, он!

— Кто же еще нынче красуется на коне? — с усмешкой заметил Ванцетти. — Только один Силыч. Остановимся?

— Непременно!

Ванцетти притормозил, свернул на край дороги и остановился как раз перед мордой старого и ко всему равнодушного коня. Все такой же сухопарый, в перекрещенной ремнями гимнастерке, Колыханов спешился и, придерживая левой рукой шашку, козырнул вышедшему из машины Щедрову, протянул руку с висевшей на кисти плеткой.

— Здорово, тезка! Вот уж не ждал повстречаться!

— Куда путь держишь, Силыч?

— У меня путь-дорога одна — приглядываю за качеством.

— Ну и как? Успешно?

— Поначалу потеря зерна у нас была. Теперь лучше. — Старик с гордостью добавил: — По моему совету Николай принял срочные меры! Ить без меня Николай и шагу ступить не может, чуть что, спрашивает, советуется: «Ну, как, Силыч, в этом вопросе? А как мы, Силыч, тут поступим?..» А зараз я был в своей, в школьной. Я же у них состою почетным бригадиром!

— Ну как молодежь? Тянется к земле? — заинтересованно спросил Щедров.

— Ничего, стараются. Старшие пареньки в этом году дажеть комбайн оседлали! Такие оказались смекалистые ребятки! А ты, тезка, в какую сторону?

— В Старо-Каланчевскую.

— Взял бы меня с собой. Хочется поглядеть, что у соседей. Как они там хозяйствуют?

— Поедем! А как же конь?

— Поскучает малость без меня. Отведу его в бригаду. Я мигом! Бригадный стан школьной тут близко, за этой ложбинкой.

Колыханов отвел в бригаду коня и, вернувшись, влез в машину в своих воинских доспехах. И снова перекрещивались, сходились и расходились по жнивью страдные дороги; снова мчались грузовики, и в своем беге они были страшнее бури; снова над полями плыли запахи бензина, смешанные с ароматом увядших цветов и скошенного хлеба. Даже тот, кто уже не раз встречал июль в поле, кто в панораме современной механизированной страды привык видеть не красоты летнего пейзажа, а гектары земли и тонны намолоченного зерна, — все равно и он радовался и волновался, точно впервые перед ним открылись и шнурами вытянутые валки, и красные, как вечерняя заря, комбайны на фоне знойного неба, и дрожащая пелена нагретого и разлитого до горизонта воздуха.

— Погляди, Силыч! Какая красота! — воскликнул Щедров. — И что за чудо — кубанские поля в июле! Вот это уже видел несчетное число раз, а наглядеться не могу!

— Я радуюсь за тебя, тезка, что живет в тебе хлеборобская задушевность, — сказал Колыханов, сидя рядом с Щедровым, поставив шашку между ног. — Ты верно подметил, в степи для хлеборобской души — одна сплошная отрада! В степи завсегда себя чувствуешь и вольготно и легко… А тебе-то как живется, Антон? — спросил Колыханов, еще больше наваливаясь на саблю. — Все сражаешься? Не задерживаешься в кабинете?

— Приходится чаще всего находиться в пути, — ответил Щедров, с улыбкой глядя на кочубеевца. — Такая моя должность!

— Тяжеловато? Как, а? Мне ты можешь сознаться.

— В общем-то нелегко.

— Но ты крепись и от своего не отступай! — строго, по-отцовски наказывал Колыханов. — В мои-то молодые годы, когда мы с твоим батькой громили беляков, было и потруднее. Послушай, что я тебе подскажу: побольше и почаще обращайся к людям, в них твоя опора и поддержка.

Вдруг «Волгу» потянуло влево, Ванцетти свернул на обочину и резко затормозил.

— Что случилось? — спросил Щедров.

— Покрышка села.

— Что это она так некстати?

— Мы же только что были на лесоскладе, — отвечал Ванцетти, уже осматривая заднее левое колесо. — Наверное, там и поймали гвоздь. Антон Иванович, пройдите вон к тому родничку и там отдохните. А я быстро заменю скат.