Том 4

— Не хокай, Абубекир, и не косись на меня чертом. Отправляйся восвояси… Не понимаешь, что такое «восвояси»? Катись отседова со своей кралей. Понял?

Бледнея, Абубекир потоптался, сбил на вспотевший лоб кубанку. Прыгнул в седло и уехал. Илья Фомич прикрыл калитку.

— Нехорошо так, Илья, — сказал дед Фома. — Нельзя так жить с соседом…

— Не ваша, батя, печаль…

Шагал по двору и передразнивал Абубекира: «Краль, краль!» Придумал же такое. Паршивая кобыленка, а он — «краль». Прошел в сенник, похлопал по крупу прядавшего ушами Урюка и, лаская, говорил: «Тут, парень, явилась до тебя одна краля, черти б ее побрали. Но я ее быстро спровадил…» Урюк слушал, мирно положив морду хозяину на плечо.

Неприятную весть принес Яков Скобцов — кум и близкий друг Ильи Фомича. Яков ездил в Ростов на ярмарку. Остановился у двоюродного, по материнской линии, брата Григория Нестерова. Нестеров ведал кадрами в краевом земельном управлении и хвастался осведомленностью в политике. Попросив жену выйти в другую комнату, Нестеров под строжайшим секретом поведал трактовскому родичу о том, что зимой или не позднее будущей весны по всему краю начнется насильственное объединение крестьян в артели. «А зачем, Гриша, насильничать? — Горькая улыбка тронула тощее лицо Скобцова. — Насильно, известное дело, мил не будешь…» Нехотя хихикнул. «Зря, Яков, усмехаешься, — строго сказал Нестеров. — Советская власть, как известно, шуток не любит… Речи Сталина читал? Эх ты, лопоухая станица, живешь в своих горах бирюк бирюком. — Помолчал, пожевал мясистыми губами. — Послушай, Яков, моего совета: пока еще есть время, убегай из Трактовой. Распродай свое добро и перемахни в город. С деньгами нигде не пропадешь. Поступишь в сторожа…»

Вернулся Яков в Трактовую ночью. До утра не смыкал глаз, бродил по двору, думал. В раздумьях прошел день. Перед вечером выпил рюмку водки и, не закусывая, отправился к Шаповалову. Поздоровался и увел Илью Фомича в амбар. Прикрыв дверь, они уселись на мешки с зерном. Жесткими, в застаревших мозолях ладонями Илья Фомич обнял голову, задумался: Скобцов ничего не утаил от друга. Упомянул и о речах Сталина. Илья Фомич горбил спину, слушал, и ему не верилось, чтобы жизнь, налаженная с таким трудом, покачнулась, и чтобы то, что радовало, чему отдано столько бессонных ночей, вдруг рухнуло и погибло…

— Яков, а может, то брехня? Ить мы хлеборобы культурные, сказать, передовики… Как же без нас?

— Вот с нас, с культурных, и начнут… Нестеров так и сказал.

— Может, Нестеров припугнул? Откуда ему такое ведомо? Или он на оракуле шарик бросал?

— На оракуле такое не узнаешь… У Нестерова должность, он при партии, ему все секреты известны… Так что, Илья, надо нам поразмыслить, как из Трактовой выпорхнуть бы поаккуратнее.

— Можешь, Яков, улетать, а я из Трактовой никуда не подамся. Тут родился, тут возрос…

— Смотри, Илья, припечет под тем местом, на каковое садимся, так сам побежишь.

— Без земли мне не жить… Как без земли?

— Проживем в сторожах. Пообвыкнем. Живут же люди. — Скобцов поднялся. — Побеседуй с племянником. Главный агроном района, ему-то все ведомо.

Илья Фомич промолчал. Поговорить с племянником, сыном сестры, можно. Да будет ли какой толк? Агрономию Андрей, верно, знает. Они молча прошли к воротам. Скобцов ушел домой, а Илья Фомич смотрел на пылавший в закатных лучах золотой крест колокольни, думал. Дотемна не находил себе места. Приползли арбы, груженные сеном, — не арбы, а две копны вползли в ворота. Повеяло запахом сухого разнотравья. Илья Фомич взобрался на воз, вилами нанизывал слежавшееся сено, нагрел чуприну и малость успокоился.

У ворот застучали и смолкли колеса. Илья Фомич удивился и обрадовался, когда племянник смело, как свои, распахнул ворота и крикнул:

— Дядя Илья! Принимай гостей!

— Андрюша?! Откель? Милости прошу, заезжай!

Глухо постукивая втулками, тачанка вкатилась во двор. Илья Фомич заспешил к Андрею, на бегу стряхивая с горячих плеч сенную труху. «Ой, молодец Андрей, или угадал, что зараз мне нужен, и сам заявился, или такой случай…» Они обнялись.

— Познакомьтесь, дядя, — сказал Андрей. — Абдулах Хизирович. Из аула Бесленей…

Только теперь Илья Фомич заметил на тачанке горца в бурке. Подбирая полы, тот устало, как больной, сошел с тачанки, протянул Илье Фомичу руку, не сказав при этом ни слова. Был он высок, строен, носил кубанку, галифе, сапоги с короткими голенищами, зеленоватый френч с накладными карманами. Дымил папиросой и посматривал на дом, светившийся окнами, на рвавшегося с цепи пса, величиной с добрую овцу. Подошел к свежему стожку, ноздрями глубоко втянул воздух, тяжко выдохнул. «Ишь как глотает запах сена, — думал Илья Фомич, — видно, давненько не нюхал скошенной травы…»

Илья Фомич пригласил гостей в горницу. Сидевшему возле осокоря родителю крикнул, чтобы тот ложился спать. Гордею и Тимофею, которые весело здоровались с Андреем, сказал:

— С братом еще успеете потолковать, управляйтесь по хозяйству, Андреевым коням дайте овса, только повремените, нехай сперва поостынут. — И к Андрею: — На рысях неслись, Андрюша?

— Ехали хорошо…