Том 4

Жене Прасковье, женщине молчаливой и покорной, Илья Фомич велел накрывать стол и приготовить постели. Дуняшке приказал сбегать в погреб и принести вишневку, соленых арбузов и моченых яблок. В сенцах задержал Андрея, шепнул:

— Имеется добрый холодец… А как гость? Свинину употребляет?

— Мы, дядя, голодные, так что подавай на стол все, что имеешь.

Сели ужинать. С потолка свисала лампа, свет из-под абажура освещал худое, с тонким, хрящеватым носом и ввалившимися щеками лицо горца. Изредка он поглядывал на хозяина, и взгляд его был тяжел, неласков. Наклонялся над тарелкой, жевал старательно, на впалых щеках подплясывали желваки. Сухое, темное лицо не навещала улыбка. Когда Илья Фомич сказал жене и Дуняшке, чтобы ушли из горницы и больше не появлялись, плотно сжатые губы горца тронула грустная улыбка, и он спросил:

— По горским обычаям живете, Илья Фомич?

— Горский обычай или казачий, а без баб спокойнее…

Илья Фомич не знал, что одна из баб, молодая и любознательная Дуняшка, притаилась за дверями соседней комнаты, и чуткие ее уши ловили каждое слово. Припадала к замочной дырочке и видела: приезжий охотно пил вишневку и жадно ел, наклоняясь над тарелкой холодца, вилкой счищал тонкую, похожую на иней корочку застывшего сала. На хлеб намазывал горчицу и, не кривясь, клал в рот. «Ничего, по-нашему уплетает холодец и горчицу», — подумала Дуняшка.

— Как живут казаки и горцы? — спросил Абдулах Хизирович, излишне чисто выговаривая русские слова. — Мирно? Или враждуете?

— Живем, в общем, без вражды… Угощайтесь кавунами, они у нас свои. Сорт скороспелый, сильно мякоть сочная, и в солке лежат свеженькие до самой весны…

— Дядя, хочу пояснить, — сказал Андрей, разрезая арбуз. — Абдулах Хизирович намерен писать научный труд о дружбе казаков и горцев. Вот и интересуется. По одну сторону Кубани стоит старинный аул, а по другую — такая же старинная станица. Когда-то Кубань была границей и на берегах кипела вражда, вспыхивали кровавые драки.

— Было, было, — подтвердил Илья Фомич. — Когда я парубковал, так сходились, бывало, на кинжалы… Доходило и до смертоубийства…

— Абдулах Хизирович хочет поселиться в Псауче Дахе. Есть там у тебя знакомец?

— Подыщем… За жильем остановки не будет.

Горец молча ел арбуз, мерил взглядом хозяина. Затем сказал, что видит в нем человека от земли, знающего толк в жизни, и попросил Илью Фомича сказать о том, как же за последние годы налаживается братская дружба между черкесами и казаками. Илья Фомич молчал, не знал, что сказать. Вернее, знал, но побаивался, как бы что не так сказать. Гость ждал, выковыривал ножом из арбузной мякоти желтенькие, как божьи коровки, семечки.

— Чтобы мы были друзьями и жили по-братски, требуется, чтобы на обоих берегах Кубани, как у горцев, так и у казаков, достаток рос и рос. И не следует людей притеснять и дергать. В людском обиходе есть такое слово: «затуркать»… — Илья Фомич посмотрел на бесленеевского гостя. — Что означает то словцо, могу пояснить. Едет возница. Бричка нагружена так, что аж ступицы охают, В упряжке добрая пара коней. Но беда: возница бестолковый. То дернет вожжину, то хлестнет кнутом, и не ленивого коня, а щирого, каковой и сам, без кнута, рвется вперед. Возница так засмыкает коней, так их затуркает, что они, разнесчастные, аж мылом покроются… Другой, умный возница, везет такой же груз, и точно такая у него добрая пара коней. Но этот возница — человек с умом, умеет коней пожалеть и не дергает вожжу, не показывает кнут. В том месте, где дорога идет в гору, ослабит вожжи, пусть идут вольно, и не кнутом, а словом подбодрит: «Ну, ну, хорошие мои, идите, идите!» И кони идут дружно. В том месте, где бричка катится под гору, возница чуток натянет вожжи. И опять кони идут дружно, нога в ногу… Так следует поступать и с людьми. Будь то черкес или казак, все одно. Не надо нас затуркивать, и тогда мы будем жить в мире и согласии, как братовья, и хоть на какую гору сообща попрем.

— Любопытно, — сказал горец и задумался. — Кони, упряжки…

Илья Фомич сказал, что гостям нужно отдохнуть с дороги. Проводил их в комнату, где были приготовлены две кровати. Гость из Бесленея улегся и уснул. Илья Фомич и Андрей вернулись к столу, еще выпили по рюмке вишневки. И снова к дверям липла Дуняшка. Отец и Андрей говорили тихо, и все же Дуняшка, напрягая слух, услышала, как Андрей сказал, что приезжий — горец не простой, а бывший бесленеевский князь, что он побывал в Англии, в Турции…

— Вот оно какая птица, — прошептал Илья Фомич. — И чего он сюда залетел?..

— Смотри, дядя, держи язык за зубами…

«Не птица, а целый беркут», — подумала Дуняшка.

— У кого ты его поселишь?

— Дажеть и не придумаю.

— Подбери надежного человека…

— Ежели у Абубекира?

— Не болтлив?

Наклонились к столу, перешли на шепот, и как ни прилаживала ухо, как ни старалась Дуняшка, а и слова уже услышать не смогла.

— Митя! Ох, Митрусь, и что за мальчик! Отдай мяч! Ловите его, ребята, ловите!