Том 4

Скажу только, что первым делом, задолго еще до принятия очистительного душа и орошения загривка бутылкой французского одеколона «Арамис», Гознак Иваныч начал отчаянно мудохать свою Ниину зонтиком, рыча при этом: «С ним ты не могла пойти?.. С ним ты не могла пойти, сукоедина?»

В строго философском смысле, как впоследствии считал мой знакомый, Гознак Иваныч был прав, потому что зонтик, вернее, желание Ниины Орденовны во что бы то ни стало возвратить его с улицы прямо в квартиру могло сойти за первопричину случившегося. И, мудохая супругу зонтиком, Гознак Иваныч, подобно многим людям, из среды которых выходят историки, начисто лишенные чувства трагического, спецы по советскому праву, профессиональные демагоги ЦК КПСС, туповатые учителя, дубовые околоточные и – нелишне будет заметить – «просвещенно» философствующие юдофобы, а также безумцы вроде моего знакомого, ожесточенно думал о том, что было бы, если бы зонтика этого проклятого не было?

Все же его как-то уняли. Всех гостей вместе с супругой он сразу повыгонял, гоняясь за ними по квартире с почетным серебряным топором, полученным из рук Микояна за внедрение в торговлю прогрессивного метода пересортицы мяса, благодаря которому обыватель ничего не терял в смысле веса, а правительство и мясники получали сверхприбыль.

Разогнав гостей, – подлый их хохот Гознак Иваныч поклялся не забыть вовек, – он собрал в фужер смердевшие еще на балконе вещественные доказательства, подхватил почетный топор и направился было к лифту. Спохватившись, вернулся, вылакал из горла полбутылки «Двина», сказал с бесконечным сарказмом: «Первое мая, блядь», – и тогда только поднялся на лифте к квартире моего знакомого.

Намерение у Гознака Иваныча было простое и твердое. В предвкушении справедливой мести он думал: «Сначала разрубаю вдоль, потом – поперек… мы не в царской России… у меня, понимаешь, Галина отоваривается прямо в кабинете… а субпродукты я этому шизику вокруг шеи намотаю…»

Но мы тут не будем думать, подобно вышезаклейменным типам людей, что было бы, если бы Гознак Иваныч завалился в квартиру моего знакомого пятью минутами раньше?.. Кровь леденеет в жилах… Слава богу – этого не произошло.

В квартире уже шумели маршал, тетя Нюся и пара маршальских дружков. Все они пытались высвободить Алкаша. Тот начинал выть от боли и ужаса, когда его дергали за ноги и пробовали сплющить хоть немного с боков.

Маршал имел неосторожность заметить при этом, что с решетками в нашей стране не все еще обстоит благополучно, ни на мизиничный ноготок не углубляя подтекста. Мой знакомый, однако, вмиг встрепенулся, позабыв о причинах происшествия, и набросился на маршала с воплем: «Вот где окопалось инакомыслие… вы отрицаете наши достижения… как вам не стыдно было сражаться за Родину?..»

Тетя Нюся успела шепнуть маршалу: «Не связывайся, Никиша. У него первая группа», – и в этот момент, вышибив дверь плечом, в квартиру ворвался Гознак Иваныч с почетным серебряным топором, занесенным над головою.

Увидев маршала, хоть тот был всего лишь в наполовину парадной форме, то есть при всех орденах, медалях и позументах, но в выцветших ситцевых шароварах, яростно обиженный мясник слегка растерялся, изменил направление и дал понять, что собирался попугать не собаку, а «шизика».

Оба маршальских дружка, бывшие в штатском, воспользовались его растерянностью и вытащили из карманов трофейные еще «вальтеры», из которых они любили палить в небеса во время различных праздничных салютов.

– Сдать холодное оружие! – немедленно приказал один из дружков.

– К ноге! – скомандовал другой. – Я тебе, мерзавец, покажу партизанщину.

– А вы, если б вам на голову сверху насрали, улыбались бы вы, что ли, товарищи? – возопил обиженный.

– Если б да кабы, не нужны были б генеральные штабы, – по-кутузовски отбрил его маршал, преградив дорогу к вывшему Алкашу.

– Нам, господин, не дерьмо собачье некогда валилось на головы, а кое-что посерьезней. А вот – выжили и Роди-ну спасли, – сурово сказал дружок маршала.

– И улыбались при этом, не пряча головы в кальсоны, как некоторые нынешние «величайшие полководцы», – осмелившись на глубоко антиправительственный намек, добавил второй дружок маршала.

– Тебя что – контузило? – пошел в наступление маршал. – Распустил вас тут комиссар. С серебряными топорами разгуливаете?

– У меня, между прочим, Галина отоваривается, – вякнул по тупости Гознак Иваныч, до которого, хоть и был он грубой дубиной, дошли оппозиционные намеки отставных сталинских военачальников.

– Блядь… блядь… блядь твоя Галина, – взорвался маршал, – ей давно пора из жопы ноги повыдергать. Бриллиантщица… покупает за валюту наших парней призывного возраста… тыловая блядь… семеечка эта вот-вот у нас доиграется…

Тетя Нюся во время этого разговора до того додергала бедную собаку за ноги, что у Алкаша сил больше не было выть. Он только горестно поскуливал и задерживал иногда дыхание, чтобы только не воспринимать ненавистного сивушного запашища.