Том 4.

— Ирка, мы провели время мировушенски… Помнишь, в пятом говорили…

От пятого класса их отделяло уже шесть лет. Можно смеяться над оранжевым одеянием Светланы, но ведь она самостоятельный человек, живущий своим трудом. С завтрашнего дня Ирочка тоже начинает самостоятельную жизнь. Прощай, детство! Ты где–то вдали, в розовых мечтах далекого прошлого, мировушенское…

Как натура очень цельная в своих симпатиях и антипатиях, Светлана, уходя, лишь мельком кивнула Володьке, а Ирочке сказала:

— Будем дружить. Прошлому гроб и свечи.

Она сказала это так лихо, что Володька поморщился. Девицы, которые изъяснялись на языке рабочих парней, на его собственном языке, действовали ему на нервы.

Светлана ушла.

— И ты гуд бай, — сказала Ирочка.

Вот тебе раз! Он для нее старался, помог ей, наконец, потратился на нее. А она ему «гуд бай». В конце концов, можешь не благодарить, но не гони же человека, который к тебе всем сердцем.

— Что же ты стоишь?

Он потянулся к ее руке, все еще не веря, что ему и вправду надо уходить. Она прятала руки за спину.

— И уйду! — неожиданно для себя самого закричал Володька.

От горькой обиды кровь прилила у него к голове. Это случалось редко и, откровенно говоря, Володьке нравилось. Он считал, что кровь у него не простая, а казачья, и в таких случаях бушевал особенно воинственно и радостно.

— И уйду! — кричал он. — И не приду больше! Не приду!.. Не приду!..

Ирочка торжественно презирала его, пока он бушевал, кричал, неистово дышал, метался в поисках шляпы.

Одним махом распахнув дверь и выбежав на площадку, Володька чуть не сбил с ног женщину, которая, видимо, собиралась позвонить. Это была соседка, нарядная дама с искусственной головой. Она с удивлением посмотрела вслед Володьке, со всех ног бросившемуся вниз по лестнице, и вошла в квартиру.

У соседки были зеленые глаза, теплые и смеющиеся. Они мягко и неприятно изучали Ирочку. Красивое моложавое лицо соседки с тонкой, как бы отделанной кожей было неприятно Ирочке своей улыбающейся самоуверенностью.

Оказалось, что у нее испортился телефон, а ее с минуты на минуту должны соединить с Парижем, где сейчас находится ее сын.

— Пожалуйста, пожалуйста, — повторяла Ирочка с сухой покорностью.

Женщина набрала нужный номер, и скоро дело было устроено. До разговора с сыном оставалось минут пятнадцать. Она села в прихожей у столика.

— Давайте, деточка, познакомимся, — мягко и в то же время настойчиво сказала соседка.

«Сейчас начнет расспрашивать про Володьку», — с раздражением подумала Ирочка. Но она ошиблась.

— Меня зовут Елена Васильевна! — Протянув Ирочке руку, она с достоинством добавила: — Елена Васильевна Крохина.

Ирочка нехотя представилась.

Ей хотелось думать о Володьке, о том, где он сейчас, о завтрашнем дне, но — ничего не поделаешь — приходилось поддерживать разговор.

— Нельзя быть такой мрачной, — говорила Елена Васильевна своим мягким и настойчивым голосом. При этом она оглядывала Ирочку так, словно собиралась шить ей платье. — По специальности я врач–гомеопат, — продолжала она. — А вы деточка, учитесь?

Ирочка не без вызова ответила, что работает в бригаде специалистов по наружной реставрации домов и занимается физическим трудом. Елена Васильевна тонко улыбнулась.

— Не верю я вам, деточка, — сказала она. — Руки, руки… Они не только не знали тяжелого физического труда, но и не годятся для него.

И уже серьезно, с видимым участием она добавила:

— Да и вся ваша конституция не такова…

— А какова? — недружелюбно спросила Ира.

— Какова… — Крохина на мгновение задумалась. — Как вам объяснить? На месте вашей мамы…

— У меня нет мамы.

— На месте ваших близких я не разрешила бы вам заниматься тяжелой физической работой.

— Почему? Я не калека.

— Потому что ни работе от вас, ни вам от работы проку не будет.

Зазвонил телефон. Говорили из Парижа. Ирочка ушла на кухню. Она не хотела вслушиваться, но все–таки невольно поняла, что сын Крохиной — спортсмен и что он должен вернуться домой из поездки по Европе недели через две.

Разговор продолжался несколько минут, затем наступила тишина.

— До свидания, Ирочка! — мягко и в то же время настойчиво сказала Крохина. — Надеюсь, еще увидимся.

— До свидания, — откликнулась Ирочка.

Наконец она осталась одна.

…Володька летел вниз по лестнице, сотрясая все вокруг. У выхода он нагнал Светлану. Нисколько не удивившись, она повернула к нему свое беленькое личико.

— Что? На зуб не положили?

Володька мог сбить ее с ног, до того она задела его за живое.

— Ты!.. Желтая!.. Дыми знай!

На улице под действием светлых и нежных сумерек Володька немножко остыл. Что же в самом деле получилось? Ведь он же честно не хотел идти к другой… Он предпочитал Ирочку. Предпочитал. Слово–то какое! Не просто почитал, а предпочитал, то есть как бы прямо молился на нее. А она — «гуд бай»! Глупое и чужое выражение, враждебное Володьке! Что же теперь делать? К Соне!.. Пусть это знает! Но если бы на самом деле знала, плакала бы, тогда была бы месть. А то ведь и не узнает. Володька не хотел посвящать Ирочку в свое прошлое, а само прошлое думал поскорее ликвидировать. А она — «гуд бай»! Вот положение!