Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

Мышлаевский. Нет-с, Елена Васильевна. Теперь я за швейцара буду. (Вынимает револьвер.) На, Николка. Играй к черному ходу или форточке. В случае, если это петлюровские архангелы, я закашляюсь, тогда выброси. Только, чтоб потом найти. Вещь дорогая.

Николка. Слушаю-с, господин капитан.

Мышлаевский. Итак. Диспозиция. Знаешь, капитан (Студзинскому), ты будешь студент медик. Ступай к больному, скажешь, что дежуришь у него.

Студзинский. Ладно. (Уходит.)

Мышлаевский. Николка, брат — студент. Юнкером никогда не был. Так-с. Ты — певец местной оперы, в гости пришел. Черт возьми, много нас. Ну, да ничего. Я двоюродный брат — кооператор. Ларион — квартирант. Документы у тебя какие?

Лариосик. У меня царский паспорт.

Мышлаевский. Под ноготь его!

Ларион убегает.

Постой, оружия у него нету? Спроси.

Николка. Ларион Ларионович, оружия у вас нету?

Лариосик. Боже сохрани.

Долгий звонок.

Елена. Открывай лучше, Витя.

Мышлаевский. Успеется. У доктора тиф, раны нету. Ты. Ты — чепуха, женщина. Ну, Господи, благослови. (Идет в переднюю.)

Шервинский(задувая свечи). Пасьянс раскладывали.

Мышлаевский. Кто там?

Голос глухо, слов не разберешь.

Давайте ее сюда! (Приоткрывает дверь на цепочке.)

Рука просовывается, протягивает ему беленький квадратик. Мышлаевский закрывает дверь.

(Возвращаясь.) Удивительное дело, действительно телеграмма.

Николка. Телеграмма. Удивительно.

Елена. Мне. (Разрывает. Читает.) Бедного Лариосика постиг страшный удар. Актер Линский соблазнил…

Лариосик. Не читайте, Елена Васильевна! Я маму изругаю.

Николка. Это та самая в шестьдесят три слова. Смотрите, кругом исписана. Двенадцать дней шла из Житомира.

Елена. Простите, Ларион Ларионович, я сразу не сообразила.

Мышлаевский. Что это за чертовщина?

Николка. Тише. У него драма. Понимаешь, жена его бросила.

Студзинский. Действительно, телеграмма.

Внезапно из квартиры Василисы глухие вопли: «Турбины, Турбины, Турбины..» Смятение.

Елена. Господи Боже мой! Что это такое?

Николка. Что-то с Василисой случилось.

Алексей(за сценой). Кто? Кто? Кто?

Елена. Ах, Боже мой. (Бросается за сцену к Алексею.)

Все остальные бегут на вопли.

Занавес

Конец второй картины

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Квартира Василисы. В тот же вечер.

Ванда. Удивляюсь, как им все легко с рук сходит! Я думала, что убьют кого-нибудь из них, ей-богу. Нет, все вернулись, и опять квартира полна офицерами!

Василиса(мрачно). Поражают меня твои слова все-таки. «Сошло». «Сошло!» Ты как будто злорадствуешь!

Ванда. Ничего я не злорадствую, а просто странно! До чего все-таки оголтелая публика!

Василиса. Оголтелая или не оголтелая, а все-таки, надо сознаться, поступали они правильно: нужно же было кому-нибудь город защищать от этих бандитов. Ты вот, однако ж, не пошла!

Ванда. Ну спасибо, защитили!

Василиса(хмуро). Что же они поделают? У него, видишь, миллион войска. И притом подло так говорить: «сошло, сошло…» Я думаю, что Алексея Васильевича…

Ванда. Неужели ранили?..

Василиса. И очень просто.

Ванда. То-то я смотрю, у Елены физиономия перевернутая! Спрашиваю, а она мне в глаза не смотрит! Вот какая история!

Василиса. Стало быть, и нечего говорить: «сошло, сошло». Надо все-таки соображать…

Ванда. Ты, пожалуйста, меня не учи. (Заплетает косичку.) Я ничего плохого не говорю. А мне вот интересно, что ты будешь говорить, когда к нам явятся с допросом? Кто у вас там наверху? Что ты будешь говорить? Есть у вас офицеры?

Василиса. Можно будет сказать, что он врач.

Ванда. Это все хорошо, что врач. Но кроме врача каждый день десять человек сидят. Хорошенькие у вас врачи, скажут. И нам же будут неприятности…

Василиса. Что же ты прикажешь: донести на них, что ли?

Ванда. Не донести, а как-нибудь предложить им, чтобы они здесь сборище прекратили…

Василиса. Спасибо! Предложи сама. Как это так? Я им буду предлагать? Они скажут, к нам гости пришли — не ваше дело.

Ванда. Не смеют они так говорить. Ты председатель домового комитета. Еще, чего доброго, тебя арестуют. Ты отвечаешь за то, что происходит в доме.

Василиса. Перестань ты меня пилить, ради самого Господа! И какой у тебя удивительно недоброжелательный характер — у людей несчастье, а ты думаешь о том, как бы им еще что-нибудь устроить!