Том 4. Bene Nati. Прерванная идиллия. Аргонавты

За час перед тем, сейчас же после приезда, оставшись наедине с камердинером Бенедиктом, он коротко спросил:

— Ну что там?

Старый слуга, любимец князя, ответил с низким поклоном:

— Плохо, ваше сиятельство!.. Съехали с квартиры…

— Кто съехал с квартиры? — крикнул князь.

— Выгрычи…

— Когда?

— Сегодня утром.

— Куда же?

— Я еще не знаю, но если ваше сиятельство прикажут…

Он хотел сказать: «я разузнаю!», но счел за лучшее не заканчивать фразу. Князь не говорил ни слова. Он стоял лицом к окну и, не оборачиваясь, спросил опять:

— Ты не видел ее?

Да, Бенедикт ее видел. Чтобы не упускать из виду домика, обсаженного фасолью, он прошелся вчера вечером, — так, в начале одиннадцатого часа, — по аллее, примыкавшей к тому саду. Проходя, он услышал плач. Он подошел осторожно, без шума, и увидел ее из-за дерева: она стояла на коленях у решетки, держась за нее руками и прижавшись к ней головой. Она сильно плакала. Раз она подняла голову и посмотрела на виллу. Потом снова зарыдала и так низко нагнулась к земле, что ее руки и лицо утонули в траве. Но когда господин Пшиемский стал играть в вилле, она быстро вскочила и, как стрела, бросилась бежать домой. Это было вчера между десятью и одиннадцатью вечера. Сегодня в семь часов утра Бенедикт ходил к своему знакомому, что живет на той улице напротив их забора, и узнал, что Выгрычи съехали с квартиры чуть ли не с восходом солнца, а на их место переехала какая-то старушка с работницей и кошкой.

Все это Бенедикт доложил бесстрастным тоном рапорта по службе. Князь, не отрываясь от окна, сказал:

— Ступай!

Камердинеру показалось, что князь произнес это слово сильно изменившимся голосом.

Теперь князь сидел на скамейке, склонив голову на руки, очень грустный, в глубоком раздумье.

«Она ушла, как некий сон чудесный»… Исчезла! Но это пустяки! Нет ничего легче, как найти ее. Стоит только сказать Бенедикту, и завтра или, самое большее, через два дня он будет знать, куда они переехали.

Но стоит ли искать? Она убежала. Женский инстинкт самосохранения заставил ее бежать. Таков порядок вещей. Самка убегает от самца, если не имеет в виду свить с ним гнездо. Она, такая разумная и полная благородной гордости, поняла, что после краткого блаженства ее ожидало бы большое несчастье. Она убежала с горьким плачем, но… убежала!

— Какая сила в этом ребенке!

А однако были минуты, когда она была слабой, и он тоже в подобных случаях бывает очень слабым. Кто знает, что могло бы случиться? И хорошо, что не случилось! Он никогда не простил бы себе этого.

Итак, стоит ли искать ее и все начинать сызнова?.. И опять подвергать ее опасности? Только ее. Ведь ему лично улыбалась тут надежда на спасение, и он мог вновь обрести утраченную веру во многие ценности, в существовании которых он уже изверился. Уже несколько дней он чувствовал, что воскресает… Было бы несказанным счастьем обладать этим существом, таким прекрасным душою и телом! Было бы также несказанным счастьем хотя бы только увидеть ее вот в эту минуту… Если бы он увидел ее, он просил бы у нее прощения за то, что ей пришлось так горько плакать из-за него…

Да… Но после этой просьбы о прощении… что было бы дальше?

— Да сохранит тебя господь такой прекрасной, чистой и воздушной!

Не сохранил бы теперь!.. Наверное не сохранил бы, если б они встретились снова. Жаль этого цветка! А все-таки.

Он поднялся и пошел дальше.

В аллее, примыкавшей к соседнему саду, он снова остановился. Он смотрел на домик, обсаженный фасолью, главным образом на крылечко, где, казалось, кто-то сидел.

И, действительно, на узкой скамеечке сидела старушка в темном платье и в белом чепчике. Она вязала чулок. В лучах солнца спицы мелькали в ее руках как стальные искорки.

— Должно быть, госпожа Дуткевич!

Он остановился в раздумье, потом отворил калитку в решетке и вошел в соседний сад. Старушка, сидевшая на крыльце, завидя его, поднялась со своего места и, когда он поклонился ей, первая заговорила с добродушной улыбкой на широких губах:

— Чем могу служить вашему сиятельству? Соблаговолите, ваше сиятельство, присесть на моем крылечке. Ваше сиятельство сделают мне большую честь… прошу, ваше сиятельство!

При этом она делала реверансы, — не один, а десять, — что было не легко на таком тесном крылечке, часть которого к тому же занимал раскормленный кот, лежавший на большой подушке. Однако, несмотря на тесноту, она продолжала делать размашистые и низкие реверансы, причем из-под ее короткой юбки мелькали ноги в белых чулках и прюнелевых башмаках.

— Окажите, ваше сиятельство, честь моей хижине, соблаговолите присесть… Чем могу служить вашему сиятельству?

Она сделала еще один реверанс, еще раз мелькнули белые чулки из-под черной юбки, и она уселась на своем прежнем месте с шерстью и спицами на коленях.

Но князь не сел, а только поднялся на крылечко и, сняв шляпу, вежливо спросил:

— Господин Выгрыч с семьей здесь уже не живет?..

— Не живут… не живут… — утвердительно кивая головой, ответила старушка. — Сегодня утром переехали в другое место… и теперь я соседка вашего сиятельства… хе-хе-хе!

Князь бархатным голосом спросил: