Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов

Катенька сердито вошла в дом, где все было темно и спокойно. У сестер Ламбер двери были заперты, и Екатерина Павловна, взявши оставленный в гостиной том «Домби и сын», невнимательно его перелистывала, будто ожидая чего-то. Сквозь тюлевые занавески было видно позеленевшее небо и доносились свистки отдаленных паровозов. Катеньке вдруг стало необычайно скучно и почему-то вспомнилось детство, самое раннее детство, до их заграничных скитаний. В этот день нянька всегда водила их в церковь. Сладкий ли и какой-то распаренный запах вялых березовых листьев нагонял на нее эти воспоминания, или едва уловимый легкий аромат ладана, распространявшийся незаметной струйкой из комнат берлинских тетушек по всему дому, наводил ее мысли на долгую церковную службу, но Екатерине Павловне захотелось ярко освещенных икон, оплывающих свеч, жаркой и тесной толпы, праздничного пения и умилительных возгласов из алтаря. Двери бесшумно открылись в тускло совещенную комнату тети Нелли, запах ладана донесся сильнее, и сама Елена Артуровна показалась на пороге. Ее белесоватые глаза посинели, сияя внутренним сиянием, одутловатое лицо было бело, вся фигура, несмотря на полноту, казалась окрыленной, так что, когда она, прихрамывая, быстрыми шагами подошла к Катеньке, можно было подумать, что она не идет, а летит.

– Это ты, Кэтхен? Я тебя не заметила в сумерках. Я только что о тебе так крепко и хорошо думала, и я имею нечто сказать тебе.

– Вы, тетя, знали, что завтра Троица?

– Конечно. Сошествие Святого Духа! Еще бы.

– Отчего же вы не позволили внести березок?

– Березки! Ну, что же березки? Это так внешне! Это все языческая обрядность. День Святого Духа мы должны праздновать в духе.

– Но я привыкла к этому с детства, это вошло в мою плоть и кровь, это меня волнует, трогает, смягчает и растапливает сердце.

– Я и считала тебя очень чувствительной язычницей, и ты не можешь себе представить, до чего кстати весь этот разговор! Я именно думала о твоей чувствительной, слишком чувствительной привязанности к внешним вещам… и к внешним людям, что уже значительно серьезнее.

– Я вас не совсем понимаю, тетя, и почему вы именно сегодня так думаете обо мне?

– Я молилась о тебе в числе других близких, – ответила просто Елена Артуровна и, расправив серое платье, села на козетку рядом с племянницей. Глаза все так же синели синим сиянием, когда она, обняв стан девушки, заговорила взволнованным и задушевным голосом:

– Я не только сегодня, а давно уже думала о тебе, Катя. Оттого, что я по-настоящему держу тебя в сердце и мне небезразлична твоя судьба. Ты думаешь следовать своему чувству, а между тем совсем не то, ах, совсем не то тебе нужно.

– Ах, что мы можем знать… Я даже плохо знаю, что я чувствую.

– Вот именно, я и хотела сказать, дитя мое, что ты не знаешь своего чувства, – с живостью подхватила тетя Нелли.

– Может быть, вы знаете и мои чувства лучше, чем я сама? – спросила Катенька с некоторой насмешкой.

Но тетя Нелли уверенно и просто ответила:

– Да, я лучше знаю их, и не столько я, как Тот, Которым управляются все наши чувства, мысли и поступки.

От внесенных берез пахло распаренным сладким духом вялых листьев, небо за тюлевой занавесью, зеленея, все более и более бледнело, от серых складок платья Елены Артуровны несся еле уловимый запах ладана, и Катеньке неудержимо захотелось уйти из этого сонного и задушевного плена куда-нибудь, где солнце светило бы ярко, люди ступали крепко, говорили громко и знали бы определенно и точно то немногое, что они могут знать. Ей хотелось очутиться на яхте, чтобы дул ветер, а море темнело бы мелкою рябью, или сидеть на скачках с братом, с Андреем и их товарищами, следя за разноцветными жокейскими шапками, или просто находиться в ресторане, чтобы пенилось вино в хрустале, а красные куртки оркестра отражались в стенных зеркалах, – все что угодно, только бы не этот полумрак, полуслова, получувства и полузнания! А Елена Артуровна между тем продолжала:

– Я знаю человека, с которым тебе очень важно познакомиться. Это очень тонкая и чуткая натура, совсем не похожая на тех внешних людей, которыми ты себя окружаешь. Я думаю, ты могла бы с ним подружиться. Он утонченный музыкант и притом богатый и, по-моему, красивый человек, – добавила тетка, слегка улыбаясь.

– Я в первый раз вижу вас, тетя, в роли свахи! – сказала Екатерина Павловна, тоже улыбнувшись. – Как же его зовут? И где живет эта тонкая натура?

– Живет он в двух шагах от нас, а зовут его Яков Вейс.

«Вейс, Вейс? Где я слышала это имя…» – подумала Катя и вдруг вспомнила черных дельфинов на чугунных воротах.

– Яков Вейс? – громко воскликнула она. – Тот, который играл в занавешенной даче с черными воротами?

– Да. Что же ты находишь в этом удивительного? – спокойно ответила тетя Нелли.

– А то, что я не только дружиться, но и знакомиться не хочу с вашим Вейсом. Мне совершенно достаточно тех людей, которые находятся около меня.

Елена Артуровна только пожала плечами.