Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов

– Я никак не могла бы на вас сердиться, тем более презирать вас за то, что вы полюбили моего отца. Конечно, он достоин всякой любви, и вы оба люди совершенно свободные. Я бы могла огорчиться, что отец так легко позабыл покойную маму, – это, конечно, так… Но если вы его не любите и он, по вашим словам, вас не любит, тогда вся эта история принимает иной характер, которого, конечно, одобрить я не могу. Мне это и чуждо, и непонятно, или, если хотите, очень понятно, но в высшей мере противно. Вы меня простите, но другого слова я не могу найти. Мне вас очень жаль, потому что, по-моему, здесь ваша воля не участвовала. Но выдавать за волю покойной мамы мелкие желания посторонних нам людей – это весьма бесцеремонно. Можете быть покойны, я об этом никому не скажу. И я вам очень признательна за ваш рассказ, он совершенно определил мои будущие поступки.

– Вы улыбаетесь, Катенька, вы говорите спокойно, а между тем, если бы вы знали, как жестоко то, что вы говорите! – сказала Софья Артуровна и тихонько заплакала.

Катенька пожала плечами и вышла из комнаты. Той же легкой и уверенной походкой, так же улыбаясь, она вошла в кабинет Павла Ильича, где горели уже свечи.

Она начала прямо, без всяких предисловий, как будто все ее желания, все силы и воля укрепились и соединились для этого разговора. Когда она ослабевала, она вспоминала, что наверху сидит Сережа, конечно, сочувствующий ей, что в Красном Селе – Андрей Семенович, что стоит только выйти за дверь дома, как увидишь вечернее небо, – и силы ее вновь крепли, как перед последним сражением. Она старалась не глядеть на отца, потому что знала, что эти седые волосы, побледневшее лицо, маленькие сухие руки пронзят ее сердце жалостью, и знала, что эта жалость будет губительна. Она чувствовала, что сделай она малейшую уступку – и все, к чему она стремится, уничтожится, разрушится.

– Ты меня прости, папа, но дело в том, что мне сделалось почти невозможным жить с вами, – заговорила она. – Ты мне позволь вместе с Сережей жить отдельно. Так будет лучше для нас всех. Не думай, чтобы я тебя перестала любить, но ты сам понимаешь, о чем я говорю. Когда мы тебе понадобимся, когда все будет опять по-старому, мы к тебе вернемся с тою же любовью, а теперь лучше нам уехать.

– Может быть, ты что-нибудь подозреваешь? – в смущении промолвил отец.

– Я ничего не подозреваю и ничего не хочу знать, потому что все в этом доме мне стаю противно, – ты понимаешь?

Павел Ильич поднял голубые выцветшие глаза и сказал тихо и жалобно:

– Ты мне клянешься, что ничего не знаешь?

– А что я должна была бы знать? Я ничего не знаю, кроме того, что вижу своими глазами, – сказала Катенька и посмотрела в упор на отца.

– Конечно, конечно, ты ничего не должна знать… И ты права, тебе лучше уехать… И Сереже тоже. Я устрою так, что положу достаточно денег на твое имя, чтобы ты не зависела от меня материально.

– Да, ты хорошо сделаешь, если поступишь так. И поверь, что все скоро изменится. Ты снова захочешь нас видеть, узнаешь, что есть свежий ветер и холодная вода… Думай только чаще о живой маме, о той, которую мы все так любили… А теперь прощай; мы уедем завтра утром.

– Завтра я съезжу в город и сделаю все необходимое… Вы остановитесь на городской квартире, надеюсь, я туда заеду и сообщу тебе все о делах.

– Спасибо! – ответила Катенька деловито и потом добавила с усмешкой: – Кто бы мог подумать, что воля покойной мамы будет состоять в том, чтобы мы с тобой расстались?..

Елена Артуровна до позднего вечера была у Вейсов. Между тем Катенька поднялась наверх, долго говорила с братом и потом, запершись, стала собирать свои вещи. Постучавшаяся горничная подала ей запечатанный конверт, прибавив: «От Елены Артуровны».

– А где же они сами?

– Они внизу, очень просят ответа. В письме было написано: «Милый друг!

Я не только удивлена – я поражена, уничтожена твоим решением. Я все знаю от Павла Ильича и Софи. Я понимаю, что на тебя сильно повлиял сегодняшний разговор с моей сестрой, но ты не можешь без нужных объяснений давать оценку всему совершающемуся. Мне необходимо поговорить с тобою. Я умоляю тебя не отказать мне в этом. Я уже не говорю о том, как ты ответила на мою любовь, как ты поступила с Вейсом, как ты поступаешь со всеми нами последнее время. Ты это сама знаешь, но Бог с тобой. Есть гораздо большее преступление, гораздо больший грех – это угашать в себе дух, который зажжен не тобою, уничтожать свои лучшие силы и спорить с высшею волею, которою все мы ведемся».

Катенька перечла письмо два раза и сказала ожидавшей горничной:

– Ответа не будет. Извинитесь перед Еленой Артуровной и скажите, что я очень устала и ложусь спать. А мне принесите холодной воды.

Потом, открыв окно в прозрачную зеленую ночь, она сказала громко:

– Пусть никогда не угаснет во мне дух жизни!

Сказки

Принц Желание