Том 4. Чистое Сердце. Флибустьеры

Пейзаж на другом берегу совершенно менялся: сочная, густая трава покрывала почву, далеко на горизонте зеленели леса.

— У-у-ф! — тяжело опустившись на землю, проговорил дон Сильва, и на его лице отразилось несказанное удовольствие по поводу того, что эта дьявольская скачка наконец подошла к концу. — Вот это путешествие! Я весь разбит. Если бы пришлось ехать еще и днем, то, хоть режьте меня, клянусь всеми святыми, не смог бы! Мне совершенно не хочется ни есть, ни пить, хочу только спать.

Проговорив это, асиендадо тут же стал укладываться поудобней, чтобы предаться сну.

— Нет, еще рано, дон Сильва! — живо воспротивился его намерению Тигреро, изо всех сил тормоша его. — Разве вы хотите уснуть здесь навсегда, чтобы на этом месте и застала вас труба архангела при втором пришествии?

— Убирайтесь все от меня! Я хочу спать, говорю вам.

— Хорошо, — сухо заметил на это дон Марсиаль, — но если вы и донья Анита попадете в руки апачей, то не вините меня и пеняйте на себя!

— Как! — встрепенулся асиендадо и, вытаращив глаза, уставился на дона Марсиаля. — О каких еще апачах вы говорите?

— Я повторяю вам, что за нами гонятся апачи. Мы опережаем их всего на несколько часов. Если не поспешить, мы погибли!

— Пресвятая Богородица! Надо бежать! — закричал, уже совсем проснувшись, дон Сильва. — Я вовсе не хочу, чтобы моя дочь попала в лапы к этим чертям!

Что касается доньи Аниты, то она уже ничего не могла говорить. Она улеглась на землю, свернулась калачиком и моментально уснула.

— Пусть лошади поедят, а затем мы снова поедем. Нам предстоит еще очень долгий путь, надо, чтобы они были в хорошей форме. К тому же короткая остановка позволит донье Аните восстановить свои силы.

— Бедное дитя! — с жалостью глядя на нее, проговорил асиендадо. — Я один — причина всего, что тебе приходится выносить. Это все мое проклятое упрямство!

— Ну, что говорить об этом, дон Сильва! Все мы виноваты. Забудем прошлое, надо думать о настоящем.

— Да, вы правы, что толку говорить о том, что уже сделано! Теперь, когда я совсем проснулся, скажите мне, что вы делали прошлой ночью и почему вы заставили нас столь поспешно покинуть стоянку?

— Боже мой! Дон Сильва, рассказ мой будет краток, но, я полагаю, вы найдете его интересным. Судите сами. Покинув вас вчера вечером, я отправился, как вы, может быть, помните…

— Да, да… как же, помню… вы отправились поближе посмотреть на заинтересовавший нас костер.

— Совершенно верно. Ну вот, как я и предполагал, костер этот оказался засадой, приготовленной краснокожими для привлечения внимания отряда графа де Лорайля. Краснокожие оказались апачами. Мне удалось незаметно подкрасться совсем близко к ним и подслушать их разговор. Знаете ли вы, о чем они говорили?

— Откуда же мне знать, о чем говорят эти идиоты!

— Ну, вовсе не такие уж идиоты, какими вам угодно, быть может, считать их, дон Сильва. Как раз в это самое время явился один из разведчиков и принялся рассказывать сахему племени о том, как ему удалось выполнить возложенное на него поручение. Среди прочих интересных вещей он сообщил, что обнаружил в пустыне следы бледнолицых и что в числе этих бледнолицых находится женщина.

— Карамба! — в ужасе закричал асиендадо. — Но вы уверены в этом, дон Марсиаль?

— Тем более уверен, что своими ушами слышал ответ сахема. Слушайте внимательно, дон Сильва.

— Я слушаю, слушаю, продолжайте, мой друг.

— При восходе солнца, сказал сахем, мы отправимся в погоню за белыми, вигвам сахема пуст, он требует для себя бледнолицей жены.

— Да будет проклят этот сахем!

— И вот, убедившись, что уже достаточно узнал о намерениях индейцев, я ползком пробрался назад, как можно скорее достиг нашей стоянки и… остальное вы знаете.

— Да! Я знаю, — с чувством отвечал дон Сильва, — я знаю остальное, дон Марсиаль, и благодарю вас от всего сердца, благодарю не только за вашу предусмотрительность, но и за самоотверженность, с которой вы заботились о нашей безопасности, заставив нас так или иначе побороть усталость и следовать за вами.

— Я сделал только то, что должен был сделать, дон Сильва. Я дал клятву не щадить для вас своей жизни.

С тех пор как асиендадо узнал дона Марсиаля, он впервые разговаривал с ним от всего сердца, называя его другом. Тигреро был тронут этим до глубины души, и если до сих пор он относился к дону Сильве с некоторым предубеждением, то в настоящее время оно исчезло, и он питал к асиендадо только глубочайшее, нежное, почти что сыновнее расположение.

Пока происходил этот разговор, донья Анита проснулась. Вид двух людей, — которых она любила больше всего на свете, и отношения между которыми причиняли ей великое огорчение, — разговаривавших так дружески, наполнил радостью ее сердце.

Когда отец объяснил ей причину их внезапного отъезда среди глубокой ночи, она также горячо поблагодарила дона Марсиаля и наградила его таким пылким взглядом, какие умеют посылать только женщины, когда они любят.

Тигреро, увидев, что его труды оценены по достоинству, забыл про свою усталость и горел одним желанием — удачно завершить так хорошо начатое дело.

Когда лошади поели, их вновь оседлали.