Том 4. Джек

Как тягостно похмелье! Мучит жажда, руки и ноги дрожат и затекли так, будто стиснуты тяжелыми доспехами, и доспехи калечат их. А главное, — стыд, невыразимая тоска, которая охватывает человека от того, что он чувствует себя скотом, и на душе у него так мерзко, что даже жизнь ему не мила! Джек ощутил все это, как только открыл глаза, еще до того, как к нему вернулась память, словно и во сне его неотступно терзали угрызения совести.

Было еще совсем темно, и он не мог различить окружающие предметы. Однако он отчетливо сознавал, что это не его мансарда. Над ним не светилось слуховое окошко, обычно синее, как само небо. Бледный луч зари пробивался сюда сквозь два высоких зарешеченных окна, которые как бы разрезали свет на множество белых пятен, дрожавших на стене. Где ж это он? В углу, неподалеку от его жалкого ложа, перекрещивались канаты, шкивы, громадные гири. И вдруг устрашающий шум, который разбудил его, возобновился. Слышался скрежет разматываемой цепи, потом раздался гулкий звон башенных часов. То был знакомый звон. Вот уже скоро два года, как эти часы отсчитывали ему время, их бой доносился к нему и сквозь завывание зимнего ветра, и в летнюю жару, и по вечерам, когда он засыпал в своей каморке, а по утрам эти тяжелые удары били по запотевшему стеклу его оконца, как бы говоря: «Вставай!»

Выходит, он в Эндре. Да, но обыкновенно бой часов долетал откуда-то сверху, издалека. Должно быть, он здорово устал, если эти звуки так громко отдаются у него в голове, что даже в ушах звенит. А может, он, чего доброго, угодил в часовую башню, в то высокое помещение, которое в Эндре называют «каталажкой»? Туда иногда сажают проштрафившихся учеников. Да, так оно и есть. Но почему?.. Что он сделал?..

Слабый утренний луч осветил помещение, а заодно и все закоулки его памяти. Джек припомнил все, что произошло накануне, и пришел в ужас. Уж лучше бы у него память отшибло!

Но теперь его второе «я», разумное «я» окончательно проснулось и безжалостно, беспощадно напоминало ему о всех сумасбродствах, которые он совершал, и о всех глупостях, которые он болтал. Они мало-помалу возникали в его сознании, освобождавшемся от дурмана. «Разумный» Джек ничего не забыл, более того — он подкреплял свои обвинения уликами: матросский берет, от которого потерялась лента… синий пояс… обломки трубки, крошки табаку, лежавшие в карманах вместе с мелкими монетками. При каждом новом вещественном доказательстве Джек краснел в темноте, с его губ срывались восклицания, полные гнева и отвращения, гордость его жестоко страдала от сознания непоправимости этого позора. После одного особенно резкого восклицания в ответ послышался чей-то стон.

Оказывается, он не одни. Тут кто-то еще, чья-то тень виднеется там, на камнях, в одной из глубоких амбразур, пробитой бог знает когда в толще стен.

«Кто это?» — с беспокойством спрашивал себя Джек. Он напряженно вглядывался в очертания неподвижной странной фигуры на фоне белой стены: эта костлявая, угловатая фигура походила на какое-то обессиленное животное. Только у одного человека на свете могли быть такие уродливые очертания — у Белизера… Но что тут делает Белизер?.. Джек смутно припоминает, что бродячий торговец пришел ему на помощь. Ноющая боль во всем теле заставила его вспомнить о потасовке на вокзале, когда во все стороны, будто уносимые ветром, летели шляпы и фуражки. Но все это представлялось ему неясным, смутным, расплывчатым, точно в тумане.

— Это вы, Белизер?

— Ну да, я, — ответил бродячий торговец хриплым голосом, в котором звучало отчаянье.

— Скажите, бога ради: что мы сделали, за что нас заперли тут, точно злодеев?

— Что другие сделали, не знаю, меня это не касается. Одно я знаю твердо: я никому не причинил вреда, и так изуродовать мои шляпы — это просто бессовестно.

Голос у него пресекся. Он содрогнулся, вспомнив об ужасной драке, вновь представив себе катастрофу, которая обрушилась на него темной ночью, когда весь его товар был растоптан, измят, погублен. Это страшное зрелище со вчерашнего вечера все время стояло у него перед глазами, оно не дало ему сомкнуть глаз, и он почти не чувствовал боли в своем измученном теле, связанном цепями и веревками, не ощущал привычной пытки «сапогом», на которую его обрекали бродячая жизнь и изуродованные ноги.

— Скажите: мне заплатят за шляпы?.. Ведь я не причастен к тому, что случилось. Вы-то хоть скажете им, что я вам не помогал?

— В чем не помогал?.. А что я сделал?.. — спросил Джек, не знавший за собой никакой вины.

Но он тут же подумал, что не помнит всех глупостей, какие натворил, что он мог забыть какой-нибудь серьезный проступок. Вот почему он уже с некоторой опаской спросил Белизера:

— В чем меня, собственно, обвиняют?

— Они говорят… Да почему вы меня об этом спрашиваете? Вы-то сами хорошо знаете.

— Понятия не имею, клянусь вам.

— Будет вам! Они говорят, что это вы украли…

— Украл? Что украл?

— Приданое Зинаиды.

Ученик сразу отрезвел. У него вырвался негодующий и горестный крик:

— Это низость! Вы-то хоть в это не верите, Белизер? Ведь, правда, не верите?