Том 4. Красная комната

Оба супруга стеснялись друг друга. Один знал мысли другого, и они знали, что первый, кто нарушит молчание, скажет глупость или что-нибудь компрометирующее. Они тайно подыскивали новый материал, но не находили подходящего; всё стояло в связи с уже сказанным или могло быть поставлено в связь. Фальк старался найти в этом направлении какую-нибудь ошибку, чтобы излить на нее свою досаду. Госпожа Фальк глядела в окошко, чтобы уловить перемену погоды, но — тщетно.

В это время вошла девушка и подала им спасительный поднос с газетами, доложив одновременно о приходе господина Левина.

— Попроси его подождать! — приказал хозяин.

Левин, на которого новоизобретенное ожидание в передней произвело живое впечатление, был, наконец, введен в комнату хозяина, где его приняли, как просителя.

— Бланк у тебя? — спросил Фальк.

— Я думаю, — ответил оторопевший и достал пачку вексельных бланков на разные суммы. На какой тебе банк? У меня есть на все, кроме одного!

Несмотря на торжественность положения, Фальку пришлось улыбнуться, когда он увидел полудописанные бланки, на которых не доставало имени; векселя без акцептантов и совсем уже готовые, но не принятые к учету векселя.

— Так возьмем банк канатных фабрикантов, — сказал Фальк.

— Это как раз единственный, который не годится, там меня знают!

— Тогда банк сапожников, портных, какой угодно, только поскорей!

Остановились на банке столяров.

— Теперь, — сказал Фальк со взглядом, как будто бы он купил душу другого, — теперь ты пойдешь и закажешь себе платье, но у военного портного, чтобы потом в кредит получить мундир.

— Мундир? Да мне никакого не надо…

— Молчать, когда я говорю! Он должен быть готов к ближайшему четвергу, когда у меня будет большая вечеринка. Ты знаешь, я продал лавку вместе со складом и завтра записываюсь в оптовые торговцы.

— О, поздравляю…

— Молчать, когда я говорю! Теперь ты пойдешь и сделаешь визит! Твоим лукавством и неслыханной способностью нести всякую чепуху тебе удалось приобрести доверие моей тещи. Так спроси-ка ее, какого она мнения о моей большой вечеринке, бывшей в прошлую субботу.

— Разве у тебя…

— Молчи и слушайся! У ней глаза позеленеют, и она спросит, был ли ты приглашен. Этого, конечно, не было, так как и не было никакой вечеринки. Вы выразите друг другу ваше общее неудовольствие и клевещите на меня; я знаю, ты умеешь это! Но жену мою ты похвалишь! Понимаешь?

— Нет, не совсем!

— Этого тебе и не надо, слушайся только! Еще одно: ты можешь сказать Нистрэму, что я стал так высокомерен, что не хочу водить с ним знакомства. Скажу это прямо, тогда ты хоть раз скажешь правду! Нет, постой! С этим мы еще подождем! Ты пошлешь к нему, поговоришь о значении четверга, представишь ему большие выгоды, благодеяния, блестящие виды на будущее и так далее. Понимаешь?

— Понимаю!

— Потом ты с рукописью пойдешь к типографу и потом…

— И потом мы укокошим его!

— Если хочешь выразиться так, пожалуй!

— А я прочту стихи на собрании и раздам их?

— Гм… да! Еще одно! Постарайся встретиться с моим братом! Узнай об его обстоятельствах и об обществе! Привяжись к нему, заручись его доверием — это легко; стань его другом! расскажи ему, что я обманул его; скажи ему, что я высокомерен, и спроси его, сколько он возьмет за то, чтобы изменить имя!

Белое лицо Левина покрылось легкой зеленоватой тенью, что должно было означать, что он покраснел.

— Последнее некрасиво, — сказал он.

— Что? Послушай-ка! Вот что еще! Как деловой человек, я хочу, чтобы в делах моих был порядок. Подпиши-ка мне вот это — на предъявителя! Ведь это только формальность.

При слове «предъявитель» легкая дрожь прошла по членам Левина, он нерешительно взял перо, хотя знал, что отступление немыслимо. Он увидел ряд людей, с палками в руках, в очках, с карманами, наполненными гербовыми бумагами; он слышал стук в двери, беготню на лестницах, вызовы, угрозы, отсрочки; слышал бой часов на ратуше, когда эти люди взяли на плечо свои камышовые трости, и повели его с ядром на ногах к месту казни, где его самого, правда, отпускают, но где под топором, при ликовании толпы, падает его гражданская честь.

Он подписал. Аудиенция кончилась.

X

Швеция сорок лет трудилась, чтобы добиться того права, которое, обыкновенно, получает каждый, достигший совершеннолетия. Писались брошюры, основывались газеты, швырялись камни, происходили банкеты и держались речи; заседали и составляли петиции, пользовались железной дорогой, пожимали руки, устраивали дружины добровольцев; и, таким образом, добились, наконец, с большим шумом того, чего хотели. Воодушевление было велико. Старые березовые столы оперного ресторана превратились в политические трибуны; пары реформенного пунша вырастили многих политиков, ставших впоследствии большими крикунами; запах реформенных сигар вызвал много честолюбивых мечтаний, которым не суждено было осуществиться; смывали с себя пыль реформенным мылом и думали, что всё хорошо; а потом улеглись спать после великого шума в ожидании блестящих результатов, которые должны были наступить сами собой.