Том 4. Личная жизнь

Тимпан! Договорится же человек до этого… Конечно, не будем останавливаться на биографических данных поэта: это всем известно. Но тоже, как говорится, с одной стороны — личная жизнь, квартира в семь комнат, экипаж, с другой стороны — сам царь, Николай Палкин, придворная жизнь, лицей, Дантес и так далее. И, между нами говоря, Тамара ему, конечно, изменила…

(Шум в зале. Крики.Наталья, а не Тамара.)

Разве? Ах да, Наталья. Это у Лермонтова — Тамара… Вот я и говорю. А Николай Палкин, конечно, сам стихов не писал. И поневоле, конечно, мучился и завидовал поэту…

(Шум в зале. Отдельные возгласы, переходящие в крики. Некоторые встают.Довольно! Уберите оратора!)

Так вот, я кончаю, товарищи… Влияние Пушкина на нас огромно. Это был гениальный и великий поэт. И приходится пожалеть, что он не живет сейчас вместе с нами. Мы бы его на руках носили и устроили бы поэту сказочную жизнь, если бы, конечно, знали, что из него получится именно Пушкин. А то бывает, что современники надеются на своих и устраивают им приличную жизнь, дают автомобили и квартиры, а потом оказывается, что это не то и не то. А уж, как говорится, взятки гладки… Вообще, темная профессия, ну ее к богу в рай. Певцы как-то даже больше радуют. Запоют, и сразу видно, какой голос.

Итак, заканчивая свой доклад о гениальном поэте, я хочу отметить, что после торжественной части будет художественный концерт.

(Одобрительные аплодисменты. Все встают и идут в буфет.)

На улице

Давеча я шел по улице и вдруг вижу: идет навстречу красноармейский отряд.

Четко и славно шагают — любо-дорого на них глядеть.

Все удивительно чистенько одеты. Сапоги новенькие. Шинельки из хорошего сукна. И у каждого бойца из-под ворота гимнастерки белый воротничок еще торчит.

И самое интересное — все бойцы в перчатках.

Но меня не так перчатки удивили, как удивил командный состав. Бывало, в прежнее время идет, представьте себе, какой-нибудь гвардейский полк. Какие-нибудь там волынцы. Или какие-нибудь там, я не знаю, семеновцы. Тоже, конечно, все порядочно одеты. Чистота и так далее.

Но там поглядишь на ихний комсостав, на их офицеров, и все, как говорится, моментально делается ясным, что к чему.

Идут гвардейцы, солдаты — здоровые молодцы — представители народа. А рядом, перед каждым взводом, шествует чистенький, как кукла, офицер. И глядишь на этого офицера и видишь: это идет барчук. Холеное лицо. Усики. Сам бледный и затянутый. Надушен. И идет, все равно как танцует.

Командует: «Арш!» — и, между прочим, «р» не выговаривает. Еще чего!

И сразу видишь: дворянчик, белоручка, помещик или сын помещика.

Поглядишь снова на солдат — и видишь два мира, два класса. И один класс командует, а другой ему подчиняется.

Такая прежняя картинка была очень, как бы сказать, агитационна. Сразу было видно, кому народ служит и за какие интересы он бьется и страдает.

Очень уж у них была заметна классовая разница.

Но вот идет наш красноармейский отряд.

И я гляжу на этого нашего командира и вижу: это тот же свой брат, сын народа и представитель своего класса.

Он идет рядом с бойцами, и я не вижу между ними никакой особой разницы.

Да, конечно, он с образованием, многое, может быть, там знает, учился. И так далее. Он одет более франтовато. У него меховой воротник и кожаные перчатки. Но это уже не барчук и не представитель другого мира.

И даже обыватель, стоящий на панели, может сразу заметить, в чем дело и какая у нас армия, кому народ служит и какие интересы он намерен защищать.

И вот я стою на панели и об этом думаю, когда бойцы проходят мимо меня.

И я прикладываю руку к своей штатской кепке и отдаю честь этому воинскому отряду.

Жалоба

Многие граждане жалуются, что в настоящее время жаловаться не представляется чем-нибудь легким и что это иной раз связано, что ли, с волокитой.

Но я не разделяю этого мнения. Написать претензию в жалобную книгу — это чистое и святое дело.

На эту претензию сразу и без всякой волокиты отзывается директор или, там, заведующий. И сразу под вашей жалобой он пишет свое умозаключение. И на этом дело заканчивается к общему благополучию. Так что я удивляюсь на тех граждан, которые вякают о волоките.

Другое дело, если жалобщик пожелает обойти этот подводный камень в лице заведующего. Вот если он свою жалобу не запишет в жалобную книгу, а подкинет ее, так сказать, через голову заведующего — вот тогда, конечно, движение жалобы иной раз будет несколько более медленным, чем в другой раз хотелось бы. Не скажу, что будет волокита, но некоторый, что ли, туман может возникнуть.

Со мной, например, случилась в одном кооперативе неприятность. Перед выходным днем я заскочил в кооператив что-нибудь купить в рассуждении ожидаемых гостей.

Куплена была разная дешевенькая снедь, и в том числе соленые огурцы.

Но подавать гостям огурцы — это нерационально. И, купив их, я подумал: «Гости обопьются, и это будет лишняя канитель в хозяйстве».

И тогда я говорю работнику прилавка: