Том 4. Любавины

– Много... Болтовня, например. Воровства много, хамства тоже хватает... Жадности... В общем, хватает. А говорим, что все хорошо, – Иван посмотрел на секретаря. Тот задумчиво щелкал кривым прокуренным ногтем по краешку стакана. Долго молчал.

– В общем, разложил, – сказал он серьезно.

– Тут и раскладывать нечего – и так все видно.

– Ну, ладно, – устало сказал секретарь. – Хамства много, болтовни... – ему не хотелось об этом говорить. Не об этом хотелось говорить. – Ну и что?

– Ничего, все.

– Успокоился?

– Я и не волновался. Мне непонятно: к чему весь этот допрос?

– Поговорить хотел, – в голосе секретаря прозвучала нотка искренней обиды.

Иван молчал. Смотрел в стол.

– Я тебя с первого твоего дня знаю. Думал... Интересно же узнать.

Иван молчал.

– Пойдешь в райком работать?

Иван удивленно посмотрел на секретаря.

– Как это?

– На «Победе»... Начальство возить.

– Нет.

– Хм, – секретарь улыбнулся. – Не торопись, подумай. Жить у дяди пока будешь? У Любавина?

– Да.

– Он знает, что ты приехал?

– Нет. Нас сразу к... в райком повели.

– Сразу видно, что сидел: в райком повели. В райком н е  в о д я т. В райком приглашают, вызывают, просят прийти, – секретарь объяснил это с каким-то дурашливым, веселым удовольствием. – И скажи, пожалуйста: чего ты сразу в бутылку полез? Не понравилось, что спросили, как жил? Не буду спрашивать, черт с тобой, раз ты такая барышня. Это раз. Во-вторых: ты что, все время такой мрачный?

– Все время.

– Не в мать, значит. Я тебе как-нибудь расскажу про мать. Хочешь?

Иван сразу не ответил:

– Не знаю... Вообще-то не хочу.

– Ладно. Значит, разговор у нас не вышел. Жалко, – секретарь поднялся.

Иван тоже встал. Ему не было ничего жалко.

– До завтра. Подумай насчет моего предложения.

Иван пожал протянутую руку секретаря, кивнул головой. И пошел к двери. И вышел не оглянувшись.

Секретарь сел, прикрыл глаза, положил на них пальцы, долго сидел так...

Иван шагал серединой улицы, думал об этой странной встрече. Он не понимал, что с ним произошло – почему наговорил резкостей секретарю. Почему в душе поднялось вдруг едкое чувство обиды? На кого, за что?

Ефим был дома, копался в завозне.

– Здравствуй...те, – негромко сказал Иван, останавливаясь на пороге завозни.

Ефим обернулся.

– Здорово.

Некоторое время стояли, смотрели друг на друга.

– Я Иван Любавин, – сказал Иван.

Ефим подслеповато прищурился, моргнул несколько раз... Высморкался прямо на пол завозни, сел на верстак, полез за кисетом. Сказал хрипловато;

– Ванька... Ничего себе!.. Ты откуда?

– Из Москвы. По путевке.

– Как это? – не понял Ефим.

– Пошел, попросился, чтобы сюда направили. Надоело в городе, – Иван поставил чемодан, сел на него. Пальто положил на колени. Тоже стал закуривать. Ефим, прищурившись, изумленно смотрел на него.

– Так... Ну, и как же теперь? – спросил он.

– Что? – Иван вопросительно посмотрел на дядю.

– Ничего себе! – еще раз сказал тот. – Не ждал. Я думал, уж не увижу тебя. Думал, пропал где-нибудь.

– Нет.

– Что же не написал ни разу? Что жив-здоров... У тебя же родня тут.

– Та-а... чего писать? – Иван нахмурился, поднял с пола золотистую стружку, стал ее внимательно разглядывать.

– Семья есть?

– Нету. Я первое время у тебя поживу пока?

– Ну, а где же еще? Ты только... это... правильно все говоришь-то? Что по путевке, что посланный... Все по закону?

– Конечно.

– У нас одно время слух прошел, что будто ты в тюрьму угодил. Из райкома, что ли, в приют писали... Родионов сам, однако, посылал на розыски...

– Сидел. Три года.

– Вышел?

– Вышел.

– Да-а... Вот так встреча. Ну, пошли баню заказывать. А потом уж поговорим, – Ефим сморщился, вытер рукавом пиджака повлажневшие глаза, кашлянул. – Я уж и не чаял, что увижу тебя. Пошли в дом.

Пошли в дом.

В сенях им встретилась белолицая молоденькая баба, пышногрудая и глазастая. Уставилась на Ивана.

– Вот, Нюрка, – сказал Ефим, – это Иван наш, Егора нашего сын.

– Мамочки!.. – Нюрка всплеснула руками.

Ефим засмеялся. Иван улыбнулся, перехватил из одной руки в другую чемодан, поздоровался с молодухой. Она покраснела и тоже улыбнулась.

– Это сына мово младшего жена, – пояснил Ефим. – Он сам-то в армии. Последний год дослуживает. А она вот с нами тут... А старшего-то, Ивана тоже, у меня на войне убило, а средний, Пашка, со мной живет, никак не могу женить кобеля такого. Нюрка, натопи баню пожарче. Чтоб камни лопались в каменке.

– Конечно! Я сейчас это... Господи, радость-то какая!..

Иван отвернулся и стал смотреть в сторону – он не выносил, когда при нем говорили, что рады его видеть. Он считал, что люди врут, притворяются. С какой стати радоваться, например, этой Нюрке, когда она его и в глаза-то сроду не видела.

Вошли в дом.

– Вот так мы и живем, – сказал Ефим, опять внимательно разглядывая племянника. – Ты ничего вымахал-то – в отца. А лицом – в мать. Семьи-то нету?

– Нету, я говорил уже.

– Что же, и не было?

– Была жена... Когда в тюрьму посадили, она вышла за другого.

– Понятно. А моя старуха приказала долго жить – в войну померла, царство ей небесное. Да, Ванька... Ну, хорошо, что приехал. Отмечаться-то никуда не надо идти?