Том 4. Любавины

Пока Иван ходил на реку, пока мечтал там, Пашка успел поругаться с Расторгуевым. Сторговались так: за восемь тысяч срубить дом, баню и помочь сплотить плот. Пашке это все-таки показалось дорого. Он обозвал Расторгуева куркулем, тот обиделся и посоветовал Пашке «мотать отсюда, пока светло».

Когда Иван подошел к ним, они сидели на лавочке и молчали.

– Что? – спросил Иван.

– Не вышло дело, – сказал Расторгуев. – Он хочет и рыбку съесть и...

У Ивана упало сердце.

Пашка вскинул голову.

– Давай так, – заговорил он, – семь тыщ...

– Руби сам за семь тыщ. Мне надо шестерых плотников на неделю брать, мне надо им харч ставить, надо заплатить да еще напоить в конце.

Пашка встал, сказал Ивану:

– Пойдем пройдемся малость. Машина пока пусть здесь постоит.

– Пусть постоит, – согласился Расторгуев.

Пошли по улице, заспорили негромко.

– Что ты делаешь! – начал Иван. – Ты что, не хочешь...

Пашка сделал рукой успокоительный жест.

– Спокойствие. Все будет в порядке. Никуда он от нас не уйдет. Походим по домам, приспросимся. Если дешевле не рубят, значит, отдадим восемь.

Зашли в три дома, поговорили с хозяевами: цена, в общем, нормальная. А если Расторгуев соглашается еще срубить баню и помочь сплотить плот – это совсем по-божески.

– Ну вот, – сказал Пашка, – пойдем теперь окончательно договариваться. Только ты не встревай.

Расторгуев колол в ограде дрова.

– Значит, так: семь с половиной – и дело в шляпе, – сказал Пашка.

– Не-е, – Расторгуев хэкнул – развалил огромную чурку пополам. – Руби сам за семь с половиной.

– Сгниет у тебя заготовленный лес. Кто же сейчас, осенью, приедет дом заказывать, ты подумай? Это уж я – женюсь, поэтому мне приспичило. Нормальные люди с весны строятся.

Это были разумные слова. Расторгуев промолчал, опять хэкнул – развалил еще одну чурку.

– Как?

– Лишние разговоры, – сказал Расторгуев, нацеливаясь колуном в чурку. – Сказал – значит все.

– Поехали, – решительно заявил Пашка. – Проедем в другую деревню.

Расторгуев бросил колун, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб.

– Семь восемьсот. Это вообще-то называется грабеж средь бела дня. Я еще таких заказчиков...

– Семь шестьсот...

– Тьфу!.. – Расторгуев, обессилевший, сел на дровосеку. – Черт с тобой: семь семьсот – и пойдем магарыч пить.

– Все, – сказал Иван. – Согласны. Вы тут до второго потопа будете торговаться. Семь семьсот.

– Магарыч с тебя! – Пашка показал пальцем на Расторгуева. – Я первый сказал.

Иван захохотал; даже Расторгуев усмехнулся и покачал головой.

– Ты, парень, не пропадешь.

Выпили самогона, разомлели...

– Переночуем? – предложил Иван.

– Давай.

– Могу вас с собой взять переметы ставить. Потом получи́м сплаваем.

– Никогда не видел? – спросил Пашка брата.

– Что?

– Как лучáт?

– Нет.

– Поплывем.

Переметы Расторгуев раскинул на той стороне, против деревни. А лучи́ть завелись далеко вверх.

Причалили к берегу. Расторгуев закурил и стал налаживаться. На носу долбленной лодки укрепил «козу» – приспособление, напоминающее длинную тонкую руку с растопыренными пальцами. В «козу» – меж «пальцев» – аккуратно наложил смолья, подточил подпилком острогу, выплюнул в воду окурок, сел, закурил новую.

– Подождем – пусть стемнеет получше.

Тишина навалилась на реку и на ее берега. Ни собака не взлает, ни телега не скрипнет, никто нигде не кашлянет, не засмеется... Тишина. Гнетущая, сосущая душу тишина. Только шипит в камнях вода.

– Как вы тут живете! – негромко воскликнул Пашка. – С ума же сойти можно.

– Почему это? – не понял Расторгуев.

– Дико. Тишина, как в гробу...

– Привычка. Я сейчас в шумном месте неделю не вынесу – голова начинает болеть.

– А молодые-то есть в деревне? Девки, ребята...

– Молодые уходют. Есть четыре молодых мужика, так им уж теперь трогаться никуда нельзя – семейные.

– Ну и жизнь!..

– Поплыли с богом. Ты на корму садись, – распорядился Расторгуев, подавая Пашке кормовое весло, – а ты, – к Ивану, – посередке, нá досточку вот. И не шуметь. Ты будешь... Как тебя зовут-то?

– Павел Ефимыч.

– Вот... Ты, значит, будешь держать ближе к берегу, старайся, чтоб лодку не отуряло.

– Знаю.

– Вот.

Расторгуев поджег смолье, взял острогу, стал в носу. Замер.

Тихонько заскользили по воде. Смолье быстро разгорелось, ночь придвинулась плотнее, стало еще тише.

– Вот туда смотри, – шепнул Пашка брату и показал рукой на воду сбоку от огня.

Иван стал смотреть туда.

Расторгуев стоял на носу, как древний варвар: отблески света играли на его бородатом лице, на голой волосатой груди... Он казался сзади огромным. Косматая голова усиливала это впечатление.

Вдруг Иван увидел, как из тьмы, из-под лодки, в круг света выплыли две прямые темные стрелки. И замерли. Расторгуев стал медленно поднимать острогу. Пашка толкнул ногой Ивана. Иван, боясь пошевелиться, смотрел на темные стрелки, ждал.

Расторгуев мучительно долго поднимал острогу... Потом он резко качнулся вперед, вода коротко всхлипнула... Одна стрелка мгновенно исчезла, вторая забилась на остроге.

Расторгуев присел, выхватил рыбину из воды и стряхнул в лодку. Рыбина начала подпрыгивать вровень с бортами.

– Ломай ей лён! – заорал Пашка.