Том 4. Начало конца комедии

БЕРТА АБРАМОВНА.У меня такое ощущение, что я его встречала…

ВАРВАРА ИВАНОВНА ( хрустит пальцами). Берточка, а вы все своего принца ждете! Не отказывайтесь, не отказывайтесь!

БЕРТА АБРАМОВНА. Не ставьте меня в глупое положение, Варвара Ивановна.

ВАРВАРА ИВАНОВНА. Павел, скажите, моя подруга сейчас покраснела?

ПАВЕЛ ( смеется). Если конфециально, то да.

ВАРВАРА ИВАНОВНА ( в зал). И я бы ждала и ждала своего принца, кабы слепа не была. Пускай бы все вокруг смеялись, а я бы ждала! Как у Симонова…

Является Фаддей Фаддеевич. Фингал замазан зубной пастой.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Живут люди! Подвесить бы их, нынешних ученых, жрецов, некоторым образом, НТР, в храме их науки за ноги под потолок! Виски пьют, а? Как это вам нравится? Я — бормотуху, а они — виски! А что они полезного умеют-то? И какому богу поклоняются? А одному богу — директору своего института дурацкого!

ПАВЕЛ. А что такие граждане, как ты, умеют? Гнить они умеют. Да, и загнивают с полным даже для себя удовольствием.

§ 9

Резкий звонок. Является капитан 2 ранга Четаев. Он в форме и при всех регалиях со знаком командира подводной лодки и с букетом хризантем. Внимание всего общества сосредоточивается на нем.

ЧЕТАЕВ. Прошу разрешения присутствовать! Здравия желаю! Кто здесь флагман?

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Я. Но куда идет корабль, пока знать не знаю. Аркадий, просветите товарища!

АРКАДИЙ ( будит Ираиду Родионовну). Родионовна, морячок пришел. Это кто?

ИРАИДА РОДИОНОВНА. Его двоюродного дедушку Сереженьку шикарная такая горничная вывозила в колясочке — полушалок бисером вышит, ленты в волосах голубые… Сереженька меня увидит, заулыбается, выплевывает резиновую пустышку… ( Засыпает.)

АРКАДИЙ. Все понятно. Вы Владимир Федорович Четаев?

ЧЕТАЕВ. Да.

АРКАДИЙ. Вы знаете, что в одна тысяча шестьсот двенадцатом году в Москве жил дьяк Четай Оботуров?

ЧЕТАЕВ. Теперь знаю. Кто-нибудь возьмет у меня цветы? Они же вянут, потому что воду любят.

Галина Викторовна берет у него цветы.

АРКАДИЙ. У вашего отца был двоюродный брат, внучка этого двоюродного брата вашего отца приехала из Англии и будет здесь через полчаса. Она хотела вас видеть.

ЧЕТАЕВ. Кем же она мне приходится?

АРКАДИЙ. Долго объяснять. А называть можете ее кузиной.

ЧЕТАЕВ. Стыдно, но я с детства не могу понять, что такое — кузен или кузина.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Толстого надо читать. А теперь меня слушайте. Если контакты с какими-то неизвестными и подозрительными иностранцами не входят в ваши интересы, то вы можете, на мой взгляд, спокойно уклониться, ибо все происходящее — обыкновенное раздувание из мухи слона.

ЧЕТАЕВ. Уклоняются только от ракет, торпед и бомб, а не от родичей.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Вы женаты?

ЧЕТАЕВ. Нет. Чужие разводы надоели. А почему спрашиваете?

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Потому что если по Толстому, то кузены обязательно друг в друга влюбляются.

ЧЕТАЕВ. Разрешите позвонить? Надо сообщить место пребывания начальству. Погодка разгуливается. Как бы не пришлось в Кронштадт на всех парусах нестись.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Вот мы и начали уклонение от дьяка Четая и подозрительных иностранцев. Только не прямо мы уклоняемся, а под парусами. А блестит-то как! Прямо царский червонец!

ЧЕТАЕВ ( докладывает по телефону, считывая номер с планки). Капитан второго ранга Четаев. Я по тридцать пять, пять, семь, сорок шесть. Все. До связи!

АРКАДИЙ. Значит, так. Вы, Данила Васильевич, товарищу Четаеву двоюродный правнук, а Фаддей Фаддеевич Голяшкин ему боковой прадед.

ЧЕТАЕВ. Очень приятно.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Кажется, Владимир Федорович, на вашем гербе изображены судак, лещ и бутылка сивухи, так как один предок торговал рыбой, а другой, понимаете ли, служил по акцизу.

ЧЕТАЕВ. Очень приятно. Благодарю за информацию.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Скажи-ка, морячок, у тебя батя прокурор был?

ЧЕТАЕВ. Так точно. А вы его знали? Мне мало лет было, когда он умер.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Шапочно знал. Замечательный человек был. ( Берте Абрамовне.) Только батя его не просто умер, а, некоторым образом, повесился в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом.

БЕРТА АБРАМОВНА. Господи!

ЧЕТАЕВ. Абсолютно убежден был, что все семейство в разные годы, но под корень вырубилось, ан нет! Вообще-то терпеть не могу в прошлое заглядывать. Как заглянешь туда — будто на тебя все слезы зимней Атлантики выльются, — тоска зеленая. А я солдат, подводной лодкой командую, на меня люди смотрят, мне тужить по уставу не положено.