Том 4. Очерки. Черная металлургия

Смутно шевелится в его голове сознание, что надо сочетать передовую технику с большой общей культурой, с великими традициями, со школой труда.

Потом калейдоскоп жизни опять на время все это заступает[?], но это – уже в следующих частях. И только после кризиса Кузнецов все это осознает и сам превращается в образованного человека.

* * *

На более высокой основе этот кризис проходит и новый директор комбината Шубин, назначенный после смерти Сомова, но у него это, с одной стороны, преодоление известной политической незрелости, превращение в большого политического и хозяйственного руководителя из просто талантливого инженера-новатора, а с другой – тоже отказ от пренебрежительного отношения ко всему «старому», как у Кузнецова, но на высшей основе.

* * *

Ленинград и Москву дать не иллюстративно, а прочно ввязать в сюжет и фабулу, через людей. Возможно, связующим звеном послужит артистка Вера, дочь рабочего с Магнитки, если сделать ее ленинградской артисткой. Или отец Бессонова – ижорец.

* * *

В конце первой части, когда Кузнецов находится в Москве и в Ленинграде, «обрушить» на его сознание всю красоту и мощь старой русской архитектуры (особенное впечатление она производит на него сравнительно со Сталиногорском). В то же время он, как и все сталиногорцы, – патриот своего города. И нельзя забывать, что, кроме юношеской «заносчивости», Кузнецов полон настоящей гордости и за свой с трехсоттысячным населением город, выросший за двадцать лет, и за передовую роль в области технического прогресса, которую играет для всей страны их металлургический комбинат.

* * *

Надо, чтобы моя артисточка родилась в Сталиногорске. В двадцать девятом или тридцатом году. Тогда ее отец Каратаев не мог попасть в Сталиногорск, если это сталевар. Он мог быть доменщиком. Но не хочется делать его по типу П. А мне не нужно двух стариков доменщиков (особенно если учесть, что отец Сомова из Усть-Катовска (к примеру) тоже доменщик, старый уралец, представляющий в романе старую отжившую уральскую металлургию еще, – на древесном угольке!). И все-таки возможно сделать ее отца типа П. Теперь он женат вторым браком, детей нет, все дети его от первой жены, умершей. Он – прост[?], живет с средним сыном и новой женой, как прежде в бараке. Дочь-артистка останавливается у него. Она характером и общим физическим обликом вся в мать, только глаза отцовские. Его сыновья все вышли на самостоятельную дорогу. У него могут быть два сына живых и двое погибших в Отечественной войне. Двое живых сыновей – это хорошо, для фабулы. Один – молодой доменщик (или сталевар, или прокатчик). Другой, средний, тот, что живет с отцом, может быть типа Ш., работает на экскаваторе, он еще не женатый, но ему лет двадцать шесть. Все это пока предположительно (Федор).

* * *

Женщина, работающая на экскаваторе, Агриппина Голубева – сменщица Федора Каратаева. Должен быть еще третий сменщик (Басов). Работают они на «горе». Любовь этой женщины к Федору. Но… есть горный механик, девушка, с которой… и т. д.

* * *

Артистка, Вера Каратаева, с тремя молодыми людьми в вагоне третьего класса. После того как она вслух говорит о смерти Сомова, все обращают внимание на нее. Юный архитектор, хотя он едет в тот же город, даже не знает, кто такой Сомов, что вполне можно понять, поскольку он – «натура художественная». Но двое юных металлургов прекрасно знают, кто такой Сомов, и очень удивлены, что смерть его произвела такое впечатление на очень интеллигентную и очень тоненькую черненькую девушку с короткой толстой косой (или с двумя тоненькими, длинными? А лучше всего сказать, поскольку у девушки черненькие глазки с таким разрезом, как у китаянки, лучше сказать, что ей и по фигуре и по этим глазам очень пошли бы две длинных тонких косы, но у нее была короткая, толстая коса, и это придавало ей вид очень своеобразный и безусловно русский).

– Я же там родилась… Я родилась, когда закладывали первую домну…

– Так сколько же вам лет?

– Разве вы не знаете, что такие вещи нельзя спрашивать? – наивно, без всякой улыбки, остановив свои китайские глаза на юном металлурге, сказала она. И, несмотря на всю серьезность обстоятельств, вызвавших этот разговор, смерть одного из крупнейших хозяйственных руководителей и инженеров в стране, в глазах ее одновременно появилось и выражение застенчивости и мелькнула искорка тайного удовольствия. Если бы металлург не был так юн, он мог бы понять, что он по меньшей мере этой девушке не неприятен. Но он не догадался об этом.

– Значит, вам уже двадцать один, – вот никогда бы не дал… Значит, вы едете на родину? К отцу?

– К отцу, – сказала она покорно.

– А сами вы кто? – сказал другой юный металлург (это третий из молодых людей) в той несколько грубоватой манере, которая, к сожалению, стала обычной между современными молодыми людьми.

– Я – артистка, – сказала она откровенно и улыбнулась, и китайские черные глаза ее поочередно остановились на всех троих, на одно лишь мгновение, с выражением простосердечным и вопросительным.

Вполне можно представить себе, что происходит в это время с архитектором.

* * *