Том 4. Очерки. Черная металлургия

Часов в двенадцать ночи раздается телефонный звонок.

– Здравствуйте, товарищ командир. Говорит Авалишвили. Разрешите доложить…

Счастливая детская улыбка внезапно освещает длинное, под темным ежиком суровое лицо мужественного солдата.

– Авалишвили нашелся! Ах ты, голубь! Вот черт, да говори, что с тобой случилось?

Авалишвили с мальчишеским воодушевлением рассказывает все с самого начала.

– Привязались, понимаешь, никак не отстают. Били, били, пока весь хвост не разбили. Слава богу, сел в поле. Немножко, правда, пеньки были. Самолет спинку поломал. А я ничего, жив, здоров. Этот Ильюшин, ей-богу, настоящий человек, дай бог ему здоровья.

В душе Ищенко просыпается рачительный хозяин:

– Где самолет-то угробил?

Он уже решил: завтра чуть свет отправить на «уточке» к самолету техника и выслать за ним грузовик; раз мотор в порядке – значит, самолет будет жить.

– Сам-то ты где?

– Я здесь, в одной братской части; конечно, пехота. Да я на главное шоссе выйду, меня какой-нибудь грузовик подхватит.

– Не знаешь, чей это загорелся там у вас?

– Чей загорелся – не знаю, видел, как падал, видел, как летчик выбросился на парашюте.

– На чью территорию?

– Падал вроде на чужую, а ветер на свою тащил. Наверно, ветер вытащил на свою, не может быть, чтобы не вытащил.

Весть о том, что нашелся Авалишвили, и что летчик из горящего самолета выбросился на парашюте, и что ветром его могло вынести на свою сторону, мгновенно облетает всю деревню. Кто это – Баймаков? Курилов?

Никто не спит.

Ближе к утру усталость берет свое. Но уже надо вставать, завтракать, идти на аэродром и ждать летной погоды. Чуть свет приезжает Авалишвили – черноглазый, здоровый, веселый, хотя за это время, пока его не видали, он ухитрился угробиться, пройти десять километров пешком, проехать несколько десятков километров в пургу на открытой пятитонке и не спал всю ночь.

Снова все на аэродроме. Все в том же бревенчатом бараке ждут летной погоды. Но нет Курилова и Баймакова.

И вот на командном пункте раздается звонок. Звонит врач Мария Алексеевна из медпункта в деревне:

– Привезли Баймакова.

– Привезли? – упавшим голосом говорит Ищенко. – Разбился?

– Не волнуйтесь, товарищ командир, он ходит на собственных ногах, – отвечает Мария Алексеевна. – Ему сейчас трудно говорить по телефону, у него вышибло четыре зуба. Конечно, сильный ушиб, и все лицо опухло, и лбом он ударился, рассек кожу, но это пустяк.

– Как это с ним случилось?

– Он предполагает, что пробило бак с бензином. Резина протектора загорелась. Пока он бомбил, бензин частью поступал в мотор, а частью – в воздух. Он был уже над своей территорией, когда мотор стал сдавать. Он стал нажимать, чтобы достичь поля впереди, и вдруг мотор заработал во всю силу, его перенесло через поле, и тут мотор сразу отказал. Он сел на лес. В общем, дешево отделался.

Снова метет метель. Вторые сутки, третьи. Летной погоды нет, и нет Курилова. Теперь ясно, что это его самолет загорелся, что это он выпрыгнул с парашютом. Конечно, ветер нес его на нашу сторону, но он выбросился с такой малой высоты, что его могли застрелить в воздухе.

Жизнь входит в свои нрава. В бараке идет политбеседа. Летчики играют в «козла» и поют под гитару Королева, но у всех болит душа за Курилова.

Уже заделали крыло самолета Пикаева, уже привезли самолет Авалишвили. Он будет летать. У самолета Баймакова сняли мотор в полной сохранности, а остальное, видно, пойдет в утиль.

И вдруг прилетает У-2 с линии фронта. Все обступают летчика, и выясняется, что он привез самые последние вести о Курилове.

Курилов жив и здоров. Летчик вчера с ним обедал. Дело в том, что немцы не стреляли в Курилова. Он падал на их сторону, и они надеялись взять его живьем. Но так как был ветер, Курилова перенесло через проволочные заграждения противника в «ничейную» полосу, а парашют зацепился за проволоку. Пока Курилов освобождался от ремней, противник открыл по нему огонь. Ему бы, конечно, несдобровать, но красноармейцы, с замиранием сердца следившие за приземлением своего летчика, устроили для него такую огневую завесу, что он благополучно дополз до своих. Нет больших друзей у летчиков-штурмовиков, чем наша великая пехота.

Лица у всех летчиков преобразились. Напряжение всех этих дней разрешилось взрывом веселья. Одни схватились бороться, другие просто стояли и хохотали, и даже Пикаев вдруг улыбнулся широкой, доброй мальчишеской улыбкой.

1942

Центральный фронт

Великие Луки *

В конце ноября части Красной Армии прорвали сильно укрепленную за полтора года немецкую оборону в районе восточнее Великих Лук. В первые же дни они с боями продвинулись в глубину вражеской обороны на 20–30 километров и перерезали железные дороги Великие Луки – Невель, Великие Луки – Новосокольники.