Царскому правительству «конституция» так же мила, как собаке намордник; однако же оно вынуждено терпеть ее. Разогнав две первые Думы, Столыпин не для забавы созвал третью. Правительству нужна современная армия, нужны деньги. Крепкая армия невозможна без развитого солдата; рост государственных доходов невозможен без роста производительных сил. До-революционное самодержавие не справилось с этими задачами, тем менее справится теперь, когда страна прошла через испытания войны и революции. Наконец, и помещики, столь тесно связанные с правительственной властью, приспособляются в лице своих более сознательных представителей к новому порядку, раз он сохраняет за ними все их привилегии. Они лишь стараются ослабить Думу, усиливая себя тем в придворной камарилье и в провинциальных сатрапиях.
Но соловья баснями не кормят. Думские прения сами по себе страны не обогащают. Жрет самодержавное чудовище столько же, сколько и без Думы. Виселица тоже денег не чеканит. А страна не выходит из кризиса. Рынок внутренний не растет, а скудеет. Какие деньги мужик выцарапывает ногтями из земли, те за землю идут — крестьянскому банку, или за аренду — помещикам. Закон 9 ноября не завтра и не послезавтра скажется: "Моя программа на 20 лет рассчитана", говорит Столыпин. Но что через 20 лет будет, о том не Столыпину предсказывать, — а сейчас в торгово-промышленной деятельности жестокий развал. Рынки нужны, свежие капиталы нужны. Дело уже идет не о свободах, не о конституции ("мы ждем!" говорит на этот счет Гучков в Думе), о барышах идет дело, о кармане, а тут ждать нельзя. Внешних рынков для русского капитала никто не заготовит, — их нужно, не теряя ни минуты, брать с бою. Манчжурия, Персия, Финляндия, Балканский полуостров — всюду много могущественных соперников, везде Россия стоит во второй, третьей, а то и десятой очереди. "Проталкивайся вперед!" понукает буржуазия царя. "Работай локтями, веди нас за собой". Не только октябристы, но и кадеты готовы примириться с царским правительством — при условии: чтоб оно было сильным не только внутри, а и вовне. Но тут-то и открывается гибельная щель в государственном здании Столыпина-Крупенского-Гучкова-Милюкова.
Революция и контрреволюция доконали военные силы царизма. Солдаты, что стоят теперь под ружьем, все набраны после 1905 г. Это либо сознательные и непримиримые враги правительства, либо темные, запуганные, а то и развращенные реакцией выходцы захолустий. Офицерство сплошь воспитывалось на борьбе с народом. Лучшие элементы ушли или изгнаны, на всех высших постах командных — подбор бесстыдства, негодяйства и кровожадности. Позорище интендантских порядков лишний раз обнаружило пред всем миром, какова есть царская армия. Само правительство лучше, чем кто бы то ни было, знает ей цену. Войны оно боится, как смерти. Война с Японией ли, с Австрией или с Германией — может принести ему только полный разгром извне, революцию внутри. "С сильным не борись!" это царь твердо зарубил у себя на носу. И во внешней политике его правительство, несмотря на все подзуживания октябристов и кадет, теперь твердо знает только одно правило: молча проглатывать унижения, с христианской кротостью переносить пощечины.
В Манчжурии — напирает Япония. Она укрепилась в южной части и правильно движется к северу. В конце прошлого года северо-американское правительство предложило нейтрализовать Манчжурию, т.-е. освободить ее от японского и русского захвата. Царь и его министры с радостью унесли бы из Манчжурии ноги, подальше от Японии, — но не смеют. Почему? Япония не позволяет. Она не только разбила царскую армию, но и подчинила себе дальневосточную политику царизма. Только из страха перед Японией, которая не хочет очищать Манчжурию, царское правительство не отсекает от себя свою манчжурскую железную дорогу — хвост, ущемленный в тисках Дальнего Востока.
Пробовал царь воспользоваться смутами в Персии и захватить ее северную часть. Но в Персии победила революция — и приступиться к ней не легко.