Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника

Почувствовав возможность расправить руки, эта публика вошла в азарт: останавливала извозчиков, стаскивала проезжих, многих заставляла обращаться в бегство. Те, которым всегда приходилось ломать шапку, теперь получили возможность кричать всем и каждому: "Шапки долой!" Некоторых настигали, сбивали с них шляпы палками, не щадили при этом и женщин. Шляпы исчезали нередко с толпой. В порыве пьяного возбуждения вламывались в частные квартиры и подвергали хозяев патриотическим испытаниям. Врывались в рестораны и трактиры, пили, ели и не платили. Сплошь да рядом, — как пишет московский корреспондент, — уносили с собой из ресторанов — очевидно, на память о патриотических минутах — серебряные ложки. Забирались в театры во время представлений, заставляли играть и петь "Боже, царя храни!" и, уходя, прихватывали с собой чужие вещи. Киевский корреспондент пишет об исчезновении из театра Соловцова семидесяти биноклей… Уносились ридикюли, кошельки… Мирные граждане роптали.

Все это получало слишком скандальный характер, — и патриотам предложено было вернуться к обычным занятиям… По градоначальническому или губернаторскому мановению приостановилась только что вызванная патриотическая волна, которая в своем «величавом» течении успела унести такое количество ложек, биноклей, кошельков…

Да, так широко затеяно, так торжественно возвещено, так шумно обставлено — столько восторга, столько энтузиазма, столько готовности отдать жизнь и достояние — и в результате обогащение уголовной хроники.

И это не случайность, что на патриотический посвист полицейского соловья-разбойника откликнулись в первую голову граждане, готовые приложить руку — по поводу, собственно, Порт-Артурской блокады — к серебряным ложкам. Это не случайность, это точный и категорический ответ, данный обществом царизму, на вопрос: каких волонтеров оно может выдвинуть из себя на активно-патриотические роли? Это ответ на вопрос, какие чувства и инстинкты могут быть пробуждены шовинистическими лозунгами в толпе, нарочитыми людьми для нарочитой цели созванной.

И сама собою просится на сопоставление с толпой, которую царизм на час, на неделю или на месяц вырывает из круга нашего влияния, мысль и чувства которой он дразнит и разжигает бряцающими лозунгами человеконенавистничества, — другая, совсем другая толпа — прошлогодних южно-русских событий, или та, которую Донской Комитет отрывает от варварских ощущений кулачного боя и которую он электризует огненными лозунгами революции и свободы. Эта одухотворенная масса приподнимала каждого из своих членов, и он сам себе казался выше целой головой. "Как чудно было смотреть на них! — писал елисаветградский корреспондент. — Стройные, с головами вверх, шли они без препятствий!" ("Искра" N 46). "Не бойтесь, не бойтесь, — успокаивала перепуганных одесских обывателей толпа, — это вам не Кишинев, мы совсем другого хотим, среди нас нет ни жидов, ни русских, мы все рабочие"… (N 45). "Мы не лавки бьем, мы свободы добиваемся", — говорили участники «антипатриотической» манифестации в Твери (см. корр. в этом N).

Великодушная и благородная, как всякая масса, которая связала себя невидимыми нитями революционной солидарности и почувствовала свою коллективную силу, многотысячная толпа не позволяла себе никаких насилий. "Яблочка не тронули!" — восклицает изумленный обыватель торговой улицы.

Не было пьяных, потому что в такие дни толпа не пьет. Не оскорбляли женщин, потому что в такие дни толпа не оскорбляет. "Казалось, — пишет участник событий, — что живешь удесятеренной жизнью, все было так легко, цель так ясна и близка, в сердце столько бесконечной отваги и самозабвенья!.."

И эти киевские, екатеринославские и бакинские демонстранты — пока только демонстранты — связывают мысль с тем революционным «народом», который умирает на уличных баррикадах… который умирал на них столько раз в разных странах Европы со времени 1789 года[19]…