Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника

Может быть, это слишком громко — Тартюфы^*, - но, если прибавить: Тартюфы маленького роста и большой бездарности, — то будет приблизительно верно. Ибо Тартюф, старый католический Тартюф, был талантлив в лицемерии, и его нравственный цинизм не был цинизмом бессилия. Другое дело — они, почтенные публицисты "Революционной России".

Они против полемики, — это значит, что они оставляют за собой право не отвечать, когда их уличают в мистификации, в извращениях, в популяризации буржуазной лжи…

Они против полемики, которая расстраивает братские ряды, поселяя "колобродство, нелепые умствования и раскол", которая на руку г. Плеве, которая вредит единой, священной, великой (много, очень много прилагательных) цели… которая — говоря кратко — полагает отчетливую грань между рекогносцировочным отрядом буржуазной демократии и партией пролетариата… И они с жадностью, которая внушается им их классовым инстинктом, хватаются за каждую рахитическую идейку, способную — на их взгляд — подорвать политический вес социал-демократии. Ее «догме» они противопоставляют свой самодовольный, свой молодцеватый скептицизм, ее «небоевой» тактике — свою революционную «мимолетность»…

"Мимолетность"… Вы помните краткую, но веселую повесть о скромных похождениях ростовской группы лиц, "тяготевших ко взглядам и методу действий, которым теперь обычно присвоивается имя «социал-революционных»? ("Рев. Рос." N 15, "По поводу ростовских событий").

Как игриво переплетаются шаловливые звуки этой повести, поведанной "Р. Р.", с торжественными аккордами ростовских событий! "Образовалась было группа… Попробовала самостоятельно вмешаться… Попытка оказалась мимолетной"…

Увы, не в последний раз!.. Киевский корреспондент "Р. Р." в N 23 этого органа излагает нам печальную повесть новой мимолетности — разумеется, "резко-революционного характера".

Киевское сообщение, цель которого скомпрометировать Киевский Комитет нашей партии, построено с глубоким знанием интимных пружин человеческого сердца. Читатель не сразу огорашивается суровыми нападками на социал-демократическую организацию, — нет, он проводится предварительно через длинные пропилеи, пред ним раскрываются светозарные возможности, и только потом, в конце, когда "психологический момент" подготовлен, читателю наносится решительный удар.

Первое письмо из Киева широкими, смелыми мазками рисует "социально-революционную деятельность среди наших рабочих". "С начала весны наш комитет по 2–3 раза в неделю устраивает массовые собрания, небольшие — человек в 20–30, и более крупные — в 100–150 человек". "Темой была — необходимость устроить демонстрацию". Второе письмо рисует впечатление от кишиневских событий. Далее, изложение событий, с чисто шекспировским расчетом, прерывается письмом "политических заключенных Киевской тюрьмы" — к "товарищам на волю". Письмо представляет собой призыв к смелой энергичной борьбе. Затем повествование снова вступает в права. "Еще перед 19 февраля Киевский Комитет Партии С.-Р. организовал целый ряд массовых сходок, на которых обсуждался вопрос о вооруженной демонстрации 19 февраля". И вот, несмотря на то, что "наш комитет" вел агитацию на целом ряде сходок, и не просто сходок, а массовых — в пользу демонстрации, и не просто демонстрации, а вооруженной — 19 февраля ничего не состоялось. Почему? Не было, видите ли, достигнуто "необходимое для успеха согласие других организаций". Заметим это.

Так как "другие организации" бездействовали, то "рабочие прямо истомились в ожидании непосредственной борьбы". Даже пассивность с.-д. комитета не устояла: "считаясь с таким настроением, Киевск. Ком. РСДРП уже выпустил призыв на демонстрацию 20 апреля". А как же социалисты-революционеры? Разумеется, они были на пушечный выстрел впереди событий. "Что касается нашего Комитета, то он решил не только устроить (sic) демонстрацию, но и придать ей резко революционный характер, организовав серьезный отпор полицейским и казацким бесчинствам". Читатель, все еще находящийся в пропилеях, испытывает приступ радостного сердцебиения: С.-Д. Комитет, наконец, выведенный из состояния летаргии, решил устроить 20 апреля демонстрацию, а главное, с.-р. тоже "решили устроить" 20 апреля демонстрацию и притом "резко-революционного характера". Будет буря!

"Перед напором революционной энергии рабочих умолкает умеренный и осторожный голос колеблющихся, и мы решили в пятницу (18 апреля) распространить нашу первомайскую прокламацию, а в субботу — плакаты с призывом на демонстрацию 20 апреля".

"Пока что — все население Киева страшно взбудоражено. На лицах всех обывателей написана тревога, и в воздухе пахнет событиями". Все это, по-видимому, в ожидании социал-революционных «плакатов». Будет буря!

Увы! Последнее письмо сообщает нам, что "события, которыми пахнет в воздухе", отменены. Кем? Властной рукой Киевского Комитета РСДРП. Опасаясь погрома, он отложил демонстрацию особым извещением^*.