Читаем Том 4. Поэмы 1835-1841 полностью

Садится солнце за горой,Туман дымится над болотом,И вот дорогой столбовойЛетят, склонившись над лукой,Два всадника лихим полетом.Один — высок и худощав,Кобылу серую собрав,То горячит нетерпеливо,То сдержит вдруг одной рукой.Мал и широк в плечах другой.Храпя мотает длинной гривойПод ним саврасый скакунок,Степей башкирских сын счастливый.Устали всадники. До ногОт головы покрыты прахом.Коней приезженных размахомОни любуются поройИ речь ведут между собой.— Монго, послушай — тут направо!Осталось только три версты.— Постой! уж эти мне мосты!Дрожат и смотрят так лукаво.— Вперед, Маёшка! только насИзмучит это приключенье,Ведь завтра в шесть часов ученье!— Нет, в семь! я сам читал приказ!Но прежде нужно вам, читатель,Героев показать портрет:Монго — повеса и корнет,Актрис коварных обожатель,Был молод сердцем и душой,Беспечно женским ласкам верилИ на аршин предлинный свойЛюдскую честь и совесть мерил.Породы английской он был —Флегматик с бурыми усами,Собак и портер он любил,Не занимался он чинами,Ходил немытый целый день,Носил фуражку на-бекрень;Имел он гадкую посадку:Неловко гнулся напередИ не тянул ноги он в пятку,Как должен каждый патриот.Но если, милый, вы езжалиСмотреть российский наш балет,То верно в креслах замечалиЕго внимательный лорнет.Одна из дев ему сначалаДней девять сряду отвечала,В десятый день он был забыт, —С толпою смешан волокит.Все жесты, вздохи, объясненьяНе помогали ничего…И зародился пламень мщенья
В душе озлобленной его.Маёшка был таких же правил:Он лень в закон себе поставил,Домой с дежурства уезжал,Хотя и дома был без дела;Порою рассуждал он смело,Но чаще он не рассуждал.Разгульной жизни отпечатокИные замечали в нем;Печалей будущих задатокХранил он в сердце молодом;Его покоя не смущало, —Что не касалось до него;Насмешек гибельное жалоБроню железную встречалоНад самолюбием его.Слова он весил осторожноИ опрометчив был в делах;Порою: трезвый — врал безбожно,И молчалив был — на пирах.Характер вовсе бесполезныйИ для друзей и для врагов…Увы! читатель мой любезный,Что делать мне — он был таков!Теперь он следует за другомНа подвиг славный, роковой,Терзаем пьяницы недугом, —Изгагой мучим огневой.Приюты неги и прохладыВдоль по дороге в Петергоф,Мелькают в ряд из-за оградыРазнообразные фасадыИ кровли мирные домов,В тени таинственных садов.Там есть трактир… и он от векаЗовется Красным Кабачком,И там — для блага человекаПостроен сумасшедших дом,И там приют себе смиренныйТанцорка юная нашла.Краса и честь балетной сцены,На содержании была:N.N., помещик из Казани,Богатый волжский старожил,Без волокитства, без признанийЕе невинности лишил.— Мой друг! ему я говорил:Ты не в свои садишься сани,Танцоркой вздумал управлять!Ну где тебе <…>Но обратимся поскорееМы к нашим буйным молодцам.Они стоят в пустой аллее,Коней привязывают там,И вот, тропинкой потаенной,Они к калитке отдаленной
Спешат, подобно двум ворам.На землю сумрак ниспадает,Сквозь ветви брежжит лунный светИ переливами играетНа гладкой меди эполет.Вперед отправился Маёшка;В кустах прополз он, как черкес,И осторожно, точно кошка,Через забор он перелез.За ним Монго наш долговязый,Довольный этою проказой,Перевалился кое-как.Ну, лихо! сделан первый шаг!Теперь душа моя в покое, —Судьба окончит остальное!Облокотившись у окна,Меж тем танцорка молодаяСидела дома и одна.Ей было скучно и зеваяТак тихо думала она:«Чудна судьба! о том ни слова, —На матушке моей чепецФасона самого дурного,И мой отец — простой кузнец !..А я — на шелковом диванеЕм мармелад, пью шоколад;На сцене — знаю уж заране, —Мне будет хлопать третий ряд.Теперь со мной плохие шутки:Меня сударыней зовут,И за меня три раза в суткиКаналью повара дерут,Мой Pierre не слишком интересен,Ревнив, упрям, что ни толкуй,Не любит смеху он, ни песен,Зато богат и глуп, <…>Теперь не то, что было в школе:Ем за троих, порой и боле,И за обедом пью люнель.А в школе… Боже! вот мученье!Днем — танцы, выправка, ученье,А ночью — жесткая постель.Встаешь, бывало, утром рано,Бренчит уж в зале фортепьяно,Поют все врозь, трещит в ушах;А тут сама, поднявши ногу,Стоишь, как аист, на часах.Флёри хлопочет, бьет тревогу…Но вот одиннадцатый час,В кареты всех сажают нас.Тут у подъезда офицеры,Стоят все в ряд, порою в два…Какие милые манерыИ всё отборные слова!Иных улыбкой ободряешь,
Других бранишь и отгоняешь,Зато — вернулись лишь домой —Директор порет на убой:Ни взгляд не думай кинуть лишний,Ни слова ты сказать не смей…А сам, прости ему всевышний,Ведь уж какой прелюбодей !..»Но тут в окно она взглянула,И чуть не брякнулась со стула.Пред ней, как призрак роковой,С нагайкой, освещен луной,Готовый влезть почти в окошко,Стоит Монго, за ним Маёшка.«Что это значит, господа?И кто вас звал притти сюда?Ворваться к девушке — бесчестно !..»— Нам право это очень лестно!«Я вас прошу: подите прочь!»— Но где же проведем мы ночь?Мы мчались, выбились из силы…«Вы неучи!» — Вы очень милы !..«Чего хотите вы теперь?Ей-богу, я не понимаю!»— Мы просим только чашку чаю!«Панфишка! отвори им дверь!»Поклон отвесивши пренизко,Монго ей бросил нежный взор,Потом садится очень близкоИ продолжает разговор.Сначала колкие намеки,Воспоминания, упреки,Ну, словом, весь любовный вздор…И нежный вздох прилично-томныйПорхнул из груди молодой…Вот ножку нежную поройОн жмет коленкою нескромной,И говоря о том, о сем,Копаясь, будто бы случайноПод юбку лезет, жмет корсет,И ловит то, что было тайной,Увы, для нас в шестнадцать лет! Маёшка, друг великодушный,Засел поодаль на диван,Угрюм, безмолвен, как султан.Чужое счастие нам скучно,Как добродетельный роман.Друзья! ужасное мученьеБыть на пиру <…>Иль адъютантом на сраженьиПри генералишке пустом;Быть на параде жалонёром,Или на бале быть танцором,Но хуже, хуже во сто разВстречать огонь прелестных глазИ думать: это не для нас!
Меж тем Монго горит и тает…Вдруг самый пламенный пассажЗловещим стуком прерываетНа двор влетевший экипаж:Девятиместная коляскаИ в ней пятнадцать седоков…Увы! печальная развязка,Неотразимый гнев богов !..То был N. N. с своею свитой:Степаном, Федором, Никитой,Тарасом, Сидором, Петром,Идут, гремят, орут, содом!Все пьяны… прямо из трактира,И на устах — <…>Но нет, постой! умолкни лира!Тебе ль, поклоннице мундира,Поганых фрачных воспевать ?..В истерике младая дева…Как защититься ей от гнева,Куда гостей своих девать ?..Под стол, в комод иль под кровать?В комоде места нет и платью,Урыльник полон под кроватью…Им остается лишь одно:Перекрестясь, прыгнуть в окно…Опасен подвиг дерзновенный,И не сносить им головы!Но вмиг проснулся дух военный —Прыг, прыг !..и были таковы… Уж ночь была, ни зги не видно,Когда свершив побег обидныйДля самолюбья и любви,Повесы на коней вскочилиИ думы мрачные своиДруг другу вздохом сообщили.Деля печаль своих господ,Их кони с рыси не сбивались,Упрямо убавляя ход,Они <…> спотыкались,И леность их преодолетьНи шпоры не могли, ни плеть.Когда же в комнате дежурнойОни сошлися поутру,Воспоминанья ночи бурнойПрогнали краткую хандру.Тут было шуток, смеху было!И право, Пушкин наш не врет,Сказав, что день беды пройдет,А что пройдет, то будет мило…Так повесть кончена моя,И я прощаюсь со стихами,А вы не можете ль, друзья,Нравоученье сделать сами ?..
Перейти на страницу:

Похожие книги

Черта горизонта
Черта горизонта

Страстная, поистине исповедальная искренность, трепетное внутреннее напряжение и вместе с тем предельно четкая, отточенная стиховая огранка отличают лирику русской советской поэтессы Марии Петровых (1908–1979).Высоким мастерством отмечены ее переводы. Круг переведенных ею авторов чрезвычайно широк. Особые, крепкие узы связывали Марию Петровых с Арменией, с армянскими поэтами. Она — первый лауреат премии имени Егише Чаренца, заслуженный деятель культуры Армянской ССР.В сборник вошли оригинальные стихи поэтессы, ее переводы из армянской поэзии, воспоминания армянских и русских поэтов и критиков о ней. Большая часть этих материалов публикуется впервые.На обложке — портрет М. Петровых кисти М. Сарьяна.

Амо Сагиян , Владимир Григорьевич Адмони , Иоаннес Мкртичевич Иоаннисян , Мария Сергеевна Петровых , Сильва Капутикян , Эмилия Борисовна Александрова

Биографии и Мемуары / Поэзия / Стихи и поэзия / Документальное