Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— До этого периода — до Троянской войны и ранее — все было нормальным, — быстро лепетала Танира, — потом невидимый мир проявлялся только косвенно, но убедительно. Выпадает только этот временной период, по разным причинам это время иногда называют периодом научного материализма, порой прагматизма и здравого смысла.

Фурзд захохотал так, что чуть не свалился с кресла.

— Ну тогда понятно, почему погиб мир, — наконец сказал Фурзд.

Танира всполошилась.

— О нет, о нет! Глупость людей не причина конца мира, Фурзд! Этот период потом кончился. Причина конца мира настолько драматичная и глубокая, что даже мой отец не знает ясно, что произошло.

— Хорошо, Танира, успокойся. Плевать на конец мира, — Фурзд грузно пошевелился в кресле, — я хочу спросить этого младенца о том, что он знает о золотом периоде высших сновидений?

Танира еще раньше говорила Валентину о том, что буквальный перевод с их языка на доисторический невозможен по существу. Но она, благодаря магии отца, настолько вжилась в русский язык, что может донести саму мысль. Она даже часто думает по-русски, а потом, когда говорит с соотечественниками, переводит эти мысли на свой язык. С отцом же она говорит по-русски.

И когда Танира перевела вопрос Фурзда, она упростила его, так как на их языке то, что спросил Фурзд, на самом деле имело столько подсмыслов и нюансов, понятных только закрытому кругу нескольких людей в Ауфири, что Танира перевела это поэтично и без подтекста. Она сама же и ответила:

— Фурзд, он же не жил в это гармоничное, счастливое, спокойное и достойное время. Он жил гораздо раньше.

— Ну и тип, — только и сказал Фурзд, — он ничего не знает о доисторическом времени.

— Фурзд, — запнулась Танира, — даже в самое мутное время сохранились глубокие метафизические и религиозные традиции, по крайней мере для некоторых. Валентин знает их.

Фурзд начал подробно расспрашивать.

Валентин тут же вышел из оцепенения и внутренней растерянности. Он подробно рассказал о христианстве, о православии, исихазме, суфизме, Веданте, буддизме и даже о даосизме.

Фурзд слушал внимательно, но все мрачнел и мрачнел. Наконец он жестом прервал речь Валентина и, не обращая на него внимания, обратился к Танире:

— Все это совпадает с тем немногим, что говорил твой отец. Но это не наши пути, в этом я убедился окончательно.

Танира напряглась, лицо ее побелело. Фурзд беспощадно продолжал:

— Они основаны на изменении, преображении сознания человека в некий образ и подобие божие, в некоторое духовное состояние. Но прежде всего, и тебе должно быть это ясным, Танира, — в глазах Фурзда возник вдруг зловещий блеск, — ни я, никто из нас, из нашего народа, не хочет стать иным, чем мы есть. Я хочу быть только собой, какой я есть, а не стать кем-то иным.

Танире показалось, что в глазах Фурзда явилось багрово-черное непонятное солнце. Его взгляд ослепил ее.

— Вся моя воля, — произнес Фурзд, — направлена на то, чтобы найти спасение, не преобразившись, оставшись тем, кто я есть. И я уверен, такова воля и нашего народа.

— Но это трудно, почти невозможно… найти спасение души… таким образом… Ты хочешь объединить несовместимое, — пробормотала Танира, позабыв совсем о сжавшемся на диване и ничего не понимающем Валентине.

— Второе, слушай, Танира. По причине нашей воли или по другой причине ты просто не сможешь войти в это божественное состояние. Оно нам не нужно и, может быть, потому и недоступно. Твой отец — исключение.

Танира пыталась что-то сказать, но мысли путались.

— Но вот этот человек, — Фурзд ткнул пальцем в Валентина, — мне чем-то нравится. Язык его жестов говорит о многом. Да и глаза… Они нам пригодятся, Танира, береги его.

— Мои возможности тайные, — ответила Танира.

— Я дам еще более тайные распоряжения, этого будет достаточно.

— Не смею возражать одному из властителей Ауфири.

Фурзд посмотрел на Валентина.

— Скажи, пришелец, что ты знаешь о стране счастливых каннибалов? — насмешливо спросил он.

Танира перевела.

— Я слышал об этом! — воскликнул Валентин. — Об этой стране ада упоминается в буддийской традиции.

— О, они знали о ней до нас, — чуть-чуть умилился Фурзд. — И что они предлагали?

— Они смотрели на это с точки зрения буддизма, — ответил Валентин.

— Все понятно, можешь идти. Вместе с Танирой.

Фурзд встал. Долгий разговор окончился. Вошла охрана.

«Какая у них связь, как они передают приказы? — подумал Валентин Уваров. — Телефонов мобильных или других я не вижу, но какая-то связь есть. Все у них другое. А, неважно, в конце концов».

И они вышли. Опять пустынная дорога до их «лагеря». Танира сначала молчала, мрачно и удрученно. Потом внезапно сказала Валентину:

— Я между двух огней. С одной стороны отец, которого я люблю и обожаю, а с другой… с другой — моя мать и моя страна. Моя мать — простая женщина, она типичная ауфирка из народа. Теперь я буду тебе понятней…