Том 4. Произведения 1914-1931

Ты помнишь ли вечер, как море шумело,
В шиповнике пел соловей,
Душистые ветки акации белой
Качались на шляпке твоей?

Холодея и бледнея от этого безответного вопроса, он тупо глядел перед собою, потом голова его медленно клонилась… И опять медленно таяла, отливала от его сердца грусть, нежность — и опять, опять росло и ширилось что-то жестокое и зловещее, страстное и грозное, как некое неотразимое заклятие:

Над зеркальными водами
Машут лебеди крылами —
И колышется река:
О, приди же!
Звезды блещут,
Листья медленно трепещут,
И находят облака»

(Бунин,т. 5, с. 483–485).

В первой редакции между главами XXI и XXII была еще одна, которую Бунин снял:

«На дворе сильно и чадно пахло из трубы людской, в людской обедали, собаки, виляя хвостами искательно и подобострастно, стояли под ее окнами. Деревня на том боку, за лугами, за речкой, скучно серела. Все было как-то особенно буднично, — бывают такие особенно будничные дни. В воздухе было все так же тускло, в небе все те же неопределенные облака и тучки, с юга все так же слабо и горячо дуло.

Войдя в дом, Митя прошел к себе и лег лицом в подушку. Он знал, он представлял себе: позавтракав, девки тотчас улягутся спать в теплой духоте под елками, завернув подолы и закрывшись ими с головой, поджав босые и в чуньках ноги… Ляжет и Аленка… При мысли о возможности обладания ею, — а теперь эта возможность уже вполне определилась, была несомненна, — у него прерывисто замирало сердце.

— Что же это такое? Что же это такое? — спрашивал он себя. — Неужели я уже влюбился в нее? А Катя? Какой вздор, будто она похожа на Катю!

Катя была сама по себе, совсем в другом, небудничном мире, и все-таки к горлу подступали слезы острой нежности и жалости к ней. Он поднял голову. Ветер за окном мягко волновал густую и еще мягкую, нежную зелень сада, его вершин, ветви медленно мотались, клонились, и в них еще были остатки весны, Кати… Он вскочил, сел, желтая рубаха, испуг и изумление озарили его бледное лицо.

— Нет, пошлю телеграмму, поеду в Москву! — исступленно мелькнуло у него в голове. — Вдруг все это вздор? Вдруг просто пропало письмо, просто она чем-нибудь захворала, простудилась, лежала несколько дней в постели? Да мало ли, мало ли что!

Но тут неслышно, босыми ногами вошла Параша, подала ему газету и открытку, сказала „кушать пожалуйте“ и вышла.

Открытка была от Протасова: „Дорогой мой Рыцарь Печального образа, прости за свинское молчание в ответ на все твои письма, причина сего, увы, крайне проста: зубрежка и полное отсутствие новостей, достойных твоего просвещенного внимания… К. несколько раз видел, — она в настроении что-то довольно кислом. На днях, перед отбытием к родным пенатам, напишу пространнее…“

Митя, стиснув зубы и сразу зло повеселев, бросил открытку на письменный стол и решительными шагами пошел обедать» ( Бунин,т. 5, с. 485–486).

«Девушка пела в церковном хоре…»— первая строка стихотворения А. Блока (без названия).

«Юнкер Шмит, честное слово, лето возвратится!»— строка из стихотворения Козьмы Пруткова «Юнкер Шмидт».

«А эра»— романс А. Рубинштейна на слова Г. Гейне. «Иван Алексеевич в Полтаве впервыеуслышал „Полюбив, мы умираем“, и этот романс произвел на него впечатление», — вспоминала В. Н. Муромцева-Бунина ( ЛН, 1969, № 3, с. 219).

«Люди спят…»и т. д. — первые строки из стихотворения без названия А. А. Фета.

«Над зеркальными водами…»— неточная цитата из стихотворения И. С. Тургенева «Призвание».

«Вижу, роза, — счастья сила…»— неточная цитата из стихотворения А. Фета «Роза».

Солнечный удар^*

Журн. «Современные записки», Париж, 1926, кн. XXVII.

Этот рассказ — предтеча бунинской книги «Темные аллеи». Новаторство этой повести было отмечено в эмигрантской прессе. «Я не помню в литературе такой, почти физически ощущаемой передачи солнечного света, удававшейся разве гениальному Мане и художникам-импрессионистам, — писал критик. — По напряженности чувства, по насыщенности светом, счастьем и болью любви, по своей жгучей жизненности этот маленький рассказ — чудо».

Дело корнета Елагина^*

Журн. «Современные записки», Париж, 1926, кн. XXVIII.