Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня

— О, там, куда вы отправитесь, вы не увидите бегового дела, мисс. Человек, которому захочется иметь вас, заставит вас проводить лето на Лонг-Айленде или в Ньюпорте, наденет на вас серебряную сбрую и даст вам английского кучера. Вы и ваш брат станете звездами, мисс. Но, полагаю, узда у вас будет не из мягких. Они, городские жители, сдерживают лошадей, подрезают им хвосты, вкладывают им в рот удила и говорят, что это по-английски. Нью-Йорк не место для лошадей, разве только попадешь на бега и будешь скакать по кругу. Хотелось бы мне быть пожарной лошадью.

— Но неужели вы никогда не задумывались над унизительностью подобного рода рабства? — сказал рыжий конь.

— Не задумаешься, брат, как наденут сбрую. Помешают. И все там были в рабском услужении: и человек, и лошадь, и Джимми, который продавал газету. Думается, что и пассажиры не были на подножном корму, судя по их поступкам. Я делал свое дело, мне было не до выдумок. Всякая лошадь, которая в течение четырех лет работала в упряжи, не знается больше с детьми природы.

— Но возможно ли, чтобы с вашей опытностью и в ваши годы вы не верили бы, что все лошади свободны и равны между собой?

— Только после смерти, — спокойно ответил Мульдон, — да и то, глядя по тому, что от них останется, какова у какой шкура и прочее.

— Говорят, что вы выдающийся философ, — рыжий конь обратился к Марку. — Неужели вы можете отрицать такое обоснованное положение?

— Я ничего не отрицаю, — осторожно сказал Марк Аврелий Антоний, — но уж если вы спрашиваете меня, то я скажу, что у меня уши вянут от такой лжи.

— Неужели вы конь? — сказал рыжий конь.

— Те, кто хорошо меня знают, говорят, что да.

— А я — конь?

— Да, до известной степени.

— Так разве мы с вами не равны?

— Как далеко можете вы пройти в день, везя кабриолет с грузом в пятьсот фунтов? — небрежно спросил Марк.

— Это не имеет никакого отношения к делу, — взволнованно сказал рыжий конь.

— Не знаю ничего, что имело бы большее отношение к делу, — ответил Марк.

— Можете вы отвезти полный воз десять раз туда и обратно за утро? — сказал Мульдон.

— Можете съездить после полудня в Кин — за сорок две мили — с товарищем и вернуться рано на следующее утро свежим? — сказал Рик.

— Случалось ли вам, сэр, во время своей карьеры — я не говорю о настоящем, но о нашем славном прошлом — везти на рынок хорошенькую девушку, которая могла спокойно вязать всю дорогу благодаря вашему ровному ходу? — сказал Туиззи.

— Можете вы удержаться на ногах на мосту на Западной реке, когда с одной стороны мчится поезд, с другой едет экипаж, а старый мост весь дрожит? — сказал Дикон.

— Можете вы попятиться на узком пространстве? Можете ли мгновенно остановиться, услышав приказание, когда ваша задняя нога уже поднята и вы собрались бежать, чувствуя особенную бодрость в морозное утро? — сказал Нип, который только в прошлую зиму научился этой штуке и считал ее венцом лошадиных знаний.

— Какая польза в разговорах? — презрительно сказала Тедда Габлер. — Что вы можете делать?

— Я опираюсь только на мои права — на ненарушимые права моего свободного лошадиного состояния. И я горжусь тем, что могу сказать, что со времени моих первых подков я никогда не унижался настолько, чтобы подчиняться воле человека.

— Должно быть, много хлыстов обломалось о вашу рыжую спину, — сказала Тедда. — А выиграли вы что-нибудь от этого?

— Горе было моей участью с того дня, как я родился. Побои и шпоры, хлысты и брань, оскорбления и притеснения. Я не хотел терпеть унизительных цепей рабства, которые связывают нас с кабриолетом и возом.

— Страшно трудно править кабриолетом без постромок, хомута, подпруги или чего бы то ни было, — сказал Марк. — Только у лесопильной машины нет ремней. Я работал на ней. Спал большей частью, правда, но это и наполовину не так интересно, как ездить в город в экипаже.

— Ну, это не мешает вам спать и в экипаже, — сказал Нип. — Клянусь моим подшейником! Помните, как вы легли в упряжке на прошлой неделе, когда ожидали своего хозяина на площади?

— Глупости! Упряжки я не попортил. Она была достаточно прочна, а лег я осторожно. Мне пришлось ждать почти час, прежде чем пуститься в путь. А они чуть не катались по земле от смеха.

— Поступай-ка в цирк, — сказал Мульдон, — и ходи на задних ногах. Все лошади, которые знают слишком много для того, чтобы работать, поступают в цирк.

— Я ничего не говорю против труда, — сказал рыжий конь, — труд — самое прекрасное дело на свете.

— По-видимому, слишком прекрасное для некоторых из нас, — фыркнула Тедда.

— Я только требую, чтобы каждая лошадь работала для себя и наслаждалась выгодами своего труда.

Пусть она работает как разумное существо, а не как машина.

— Нет иного способа работать, как в одиночку или парой. Меня никогда не запрягали в машину, и я не ходил под седлом.

— Чепуха! — сказал Нип. — Мы говорим так же, как едим траву, — все топчемся на одном месте. Род, мы еще ничего не слышали от тебя, а ты знаешь больше всякого другого коня.