Том 4. Стиховедение

метафоры— ждал и звал 27, взыграл 20, хранимый 18, оплаканный 43, (тебя) поздравить 24, неукротим 50 (семь олицетворений моря), означен (твой образ на нем) 47, окован (=неспособен) 27, угасал, почил, умчался, исчез (=умер) 38, 39, 41, 43, перенесу (=сохраню в памяти)-61;

метонимия— создан (Байрон — духом твоим) 48;

гипербола— опустел (мир) 51.

Всего — 16 на 38 глаголов.

Итого на 146 знаменательных слов — 39 метафор, 15 метонимий, 5 синекдох, 1 гипербола; всего 60 тропов.

Уже по этому примеру видна одна из трудностей такой разметки: как быть с метафорами стертыми, вошедшими в язык? Мы не отметили как метафору выражение на страже, так как вряд ли просвещенье или тиран вызывают здесь в сознании образ вооруженного воина (но, может быть, поэтического контекста достаточно, чтобы оживить его?); не отметили глаголов поразил (в значении удивил; но, может быть, словосочетание душу поразил уже оживляет метафору?); блещешь (красой), скользит (средь зыбей), погружались (в сон), с колебанием — певец (поэт моря); но, может быть, следовало бы изъять из списка и почил, и средь зыбей, и в вечерний час? Или внести в него (бродил я) тихий? Критерием могло бы быть упоминание или неупоминание данного значения в толковых словарях; но как раз в таких сомнительных случаях словари обычно включают данное значение с пометой перен. или поэт., указывающей на остаточную ощутимость метафоры. Лишь большой опыт коллективной работы поможет исследователям стиля выработать методику разметки тропов, как помог он исследователям стиха выработать методику разметки ударений. Кроме того, не всегда легко однозначно определить метафору или метонимию: в метафорах гордою красой и своенравные порывы, несомненно, присутствует оттенок метонимии. Но это уже только от общей неразработанности вопросов стилистики, находящихся на границе лингвистики и литературоведения.

Какие априорные, интуитивные ожидания возникают у нас перед вопросом о степени тропеичности? Скорее всего, мы ждем, что стихи более насыщены тропами, чем проза, а стихи романтические или символистические — больше, чем стихи реалистические. Конечно, эти ожидания подтверждаются. Тропеичность прозы Пушкина и Толстого — 2−3 %, а тропеичность стихов колеблется от 12 % у Некрасова (и 5 % у Пушкина, когда он хочет писать по-народному просто!) до 80 % у позднего Мандельштама и раннего Пастернака. Те 2 % тропеичности, которые мы видим в 1‐й главе «Хаджи-Мурата», — это даже не собственно тропы, это сравнения («тесно, как соты, слепленные друг с другом сакли»; «черные, как спелая смородина, блестящие глаза»). Насколько правомерно их учитывать, об этом речь пойдет дальше. Только проза Белого (даже не из самых экстатических мест «Петербурга») и отчасти Ремизова почти вдесятеро более насыщена тропами и перехлестывает даже нижний, некрасовский показатель поэтичности.

Что минимум тропеичности в стихах принадлежит реалисту Некрасову или «Песням западных славян» Пушкина, переложенным с прозы Мериме, — это тоже вряд ли кого удивит. Вот 10 строчек из «Рыцаря на час», все слова, кроме одного, — в прямых значениях: «Слава богу! морозная ночь — Я сегодня не буду томиться. По широкому полю иду, Раздаются шаги мои звонко. Разбудил я гусей на пруду, Я со стога спугнул ястребенка. Как он вздрогнул! как крылья развил! Как взмахнул ими сильно и плавно! Долго, долго за ним я следил, Я невольно сказал ему: славно!» Единственное слово в переносном значении — крылья развил вместо развернул. Вот начало «Марко Якубовича», все слова без исключения — в прямых значениях: «У ворот сидел Марко Якубович, Рядом с ним сидела его Зоя, А мальчишка их играл у порогу. По дороге к ним идет незнакомец, Бледен он и чуть ноги волочит. Просит он напиться ради Бога. Зоя встала и пошла за водою, И прохожему вынесла ковшик, И прохожий до дна его выпил». Во всем «Марко Якубовиче» в переносном значении употреблено только слово отдыхать (мне на вашем кладбище) и, кроме того, есть несколько сравнений, о которых речь пойдет дальше.