Том 4. Стиховедение

(Не будем забывать также, что художественная действенность образа — определяемая, конечно, пока лишь субъективно — совсем не прямо связана с его метафоричностью или метонимичностью. Когда в стихотворении «К морю» Пушкин пишет: «Не удалось навек оставить Мне скучный, неподвижный брег», — то, как кажется, метонимический эпитет скучный менее выразителен, чем употребленный в прямом смысле неподвижный, именно потому, что на общем фоне переносных значений прямое значение выделяется сильнее. Вспоминается пример из прозы: когда в начале «Масок» А. Белого говорится: «а дом Неперепрева прет за заборик: из сизосеризовой выприны „сам“ с пятипалой рукою и с блюдечком чайным из окон своих рассуждает», — то едва ли не самым сильным образом оказывается простейшая пятипалая рука.)

Интересное начинается, как всегда, в промежутке между крайностями. 40−50 % тропеичности у Пастернака в «Сестре моей — жизни», почти 50 % у Блока в «Снежной маске» — это тоже не удивительно; еще в нескольких просмотренных стихотворениях раннего Мандельштама и Пастернака в среднем такие же цифры. Но вот Фет уже оказывается неожиданностью: в одном и том же цикле «Мелодии» ранние стихи дают маленький показатель — 18 %, почти как у его антипода Некрасова, а поздние почти вдвое больше — 32 % (хотя это и не превосходит уровня романтизма пушкинского времени). Нужно усилие, чтобы понять, что в общеизвестных строках вроде «Друг мой, я звезды люблю — И от печали не прочь… Ты же еще мне милей В тихую, звездную ночь» художественный эффект достигается не подбором слов в прямом или переносном значении, а подбором изображаемых предметов; а в поздних строках: «Плавно у ночи с чела Мягкая падает мгла» — наоборот, от олицетворений и метафор свободно одно-единственное слово мгла.

Так же неожиданны оказываются сравнительно скромные показатели тропеичности у авангардистов XX века, от которых, казалось бы, можно было ожидать предельной усложненности. У имажиниста Шершеневича, который проповедовал, что стихи должны быть до предела насыщены «образами» (т. е. метафорами и метонимиями), показатель «образности» в любовной поэме «Крематорий» оказывается практически таким же, как у Блока, а во «Флейте-позвоночнике» Маяковского — ниже, чем в пушкинском «К морю». Чтобы найти у этих и других авторов действительно насыщенные тропами стихи, нужно нарочно выискивать тексты, напоминающие загадки. «Принцип лиризма» у Шершеневича начинается: «Когда сумерки пляшут присядку Над паркетом наших бесед, И кроет звезд десятку Солнечным тузом рассвет» — это значит: «когда наши беседы затягиваются до рассветных сумерек, гаснут звезды и встает солнце». Из 11 слов 6 употреблены в переносном значении — 55 % тропеичности. «Театры» у Маяковского кончаются: «И лишь светящаяся груша О тень сломала копья драки, На ветке лож с цветами плюша Повисли тягостные фраки». Это значит: «когда погасли лучи электрических лампочек, плюшевые ложи заполнились фрачной публикой». Из 13 слов 8 — в переносном значении, 60 % тропеичности; Шершеневич, несмотря на все декларации, отстает от своего соперника.

По этим примерам видно, чем на самом деле сложна авангардистская стилистика, — не обилием тропов, а их немотивированностью (или очень скрытой мотивированностью). У Маяковского подмена лучей копьями может мотивироваться сходством по прямизне, а сближение лож с веткой — сходством по горизонтальности, у Шершеневича кроет тузом без труда понимается как «пересиливает», но уже высказывания «в сумерках идут беседы» и «некто пляшет присядку над паркетом» схожи единственно по признаку сосуществования сумерек с беседами, а плясуна с паркетом. По-видимому, это минимальное возможное tertium comparationis — и притом такое, в котором теряется разница между метафорой (сближением по сходству) и метонимией (сближением по смежности), так как смежность тоже есть не что иное, как сосуществование. Вспомним характерную для Пастернака метонимию: «Лодка колотится в сонной груди», которая значит просто: «Я еду в лодке, и одновременно у меня колотится сердце». Именно такие специфически пастернаковские метонимии заставили в свое время Р. Якобсона поверить декларациям Пастернака во славу метонимии (в «Вассермановой реакции») и объявить его поэтом метонимии в противоположность Маяковскому — поэту метафоры, хотя количественно у Пастернака, как и у всех, гораздо больше метафор, чем метонимий (хотя и не настолько, как у Маяковского).