Том 4. Творимая легенда

Но она долго таила ото всех свое горе. Какая-то суровая гордость долго мешала ей говорить с Танкредом об его изменах. Но она чувствовала, что уже совсем не любит его. В сердце ее зрела ярая ненависть к нему. И, как ни таила свои чувства, не могла не быть к нему холодна. Как чужая.

Старалась быть одна. Молилась своему сладко воображенному ею Светозарному.

– Ты, Светозарный, что скажешь мне? Прислушиваюсь к тайному твоему голосу в моем сердце и знаю, – я обречена. Путь мой неизбежен. И ясен мне.

Чтобы остаться одною, Ортруда часто спускалась в свое подземелье.

Ах, эта жизнь! Только моя жизнь! Уйти бы к иным мирам! В иное бытие.

Искала в темных переходах новых выходов из своего подземелья. И нашла их, выходы в город. Выходила одна на улицы и на дороги и смотрела на людей, – какие они, как живут, что думают.

Вот по дороге шла толпа просто одетых, радостных женщин и девушек. Ортруда спрашивала их:

– Милые, куда вы?

Отвечали охотно:

– На митинг.

Ах, сказать бы:

– Меня с собою возьмите.

Дымок парохода вился над морем. Океанский пароход.

– Куда?

– В Нью-Йорк, с эмигрантами.

Ах, на нем бы уплыть далеко!

Одевшись скромно, черною вуалью закрывши лицо, шла на собрания рабочих. Слушала, что говорили их ораторы. Уходила неузнанная.

Глава пятьдесят первая

Ортруда взошла на башню вечером и стояла там долго. И казалось ей вдруг, что жизнь ее – только страшный сон, начавшийся очаровательно. И что Ортруда только снится ей, сначала такая счастливая и теперь такая несчастная. И что она сама – счастливая, смелая девушка в далекой стороне, которая идет, куда хочет, и делает, что вздумает, и любит пламенно и счастливо. Как в ясновидении, предстала перед нею тихая река в том краю, о котором рассказывал часто ее Танкред, и над рекою Елисавета.

Вдруг ее мечтания были прерваны. Она услышала за собою звуки знакомых шагов. Оглянулась. Перед нею стоял Танкред. Ортруда вздрогнула. Ненависть синею молниею зажглась и задрожала в ее быстром взоре. Ненавистью, как болью от пчелиного жала, зажглось ее сердце. О, в какую ненависть претворяешься ты, жестокая любовь!

Ортруда опустила глаза. Руки ее дрожали. Танкред спросил:

– Что вы здесь делаете одна, Ортруда, так поздно? Я сейчас был у вас.

Ортруда холодно ответила:

– Я знала, что вы ко мне придете. Потому я и здесь.

– Но я не понимаю, однако, почему…

Танкред нежно и осторожно склонился к Ортруде и вкрадчиво-ласковым голосом говорил:

– Ортруда, милая, вы так стали холодны ко мне. Заслужила ли этого моя любовь?

Были противны Ортруде вкрадчиво-нежные звуки его голоса. Как не замечала она раньше, что этот голос лжив! Ортруда воскликнула:

– Вы, Танкред, меня любите! Вы мне это говорите опять! О, Танкред, вы любите многих так же, как меня.

– Ортруда! – воскликнул Танкред. – Что вы говорите!

Он был смущен неожиданностью и прямотою обвинения. Ортруда сказала спокойно:

– Я хочу сказать вам, принц Танкред, что я вас ненавижу.

Так приятно было это сказать, что ей стало легко и почти весело. Точно жалящая змея упала, отвалилась от измученного сердца, и нежная приникла к нему прохлада.

– Ортруда, что вы говорите! – повторил растерявшийся Танкред.

Ортруда стремительно пошла вниз по лестнице, кинув Танкреду:

– Идите за мною, если вам угодно.

В круглом зале она подошла к большому столу у восточного окна. Она гневным движением выдвинула один из ящиков стола, – так быстро, что ушибла палец о перламутр и золото его врезок. Вынула из ящика пакет, перевязанный узкою голубою ленточкою, и гневно протянула его Танкреду.

– Что это? – спросил со смущением Танкред.

Ортруда говорила:

– Возьмите этот портрет с вашею нежною надписью, – спрячьте его, сожгите, отошлите по принадлежности, как хотите. И эти письма.

– Как они к вам попали?

Ортруда смеялась, точно хотела плакать. Брови ее хмурились и глаза были темны.

– Как вы небрежны с такими вещами! О, Танкред, неужели вы всегда были таким!

Танкред бормотал:

– Это – пустяки, которые не должны вас огорчать нисколько. Забавы в пьяной компании. Шутки, которым никто не придает значения.

Ортруда сказала:

– Не трудитесь оправдываться, принц Танкред. Я вас ненавижу и говорю это вам прямо и откровенно, как подобает женщине моего положения. Так же прямо, как сказала когда-то, что люблю вас. Это был день сладкого обмана, и в этом обмане я жила, как во сне, много лет. Теперь мой сон окончился, меня разбудили. Я смотрю на вас и говорю вам – я вас ненавижу. Вы недостойны иных чувств.

– Прежде вы думали иначе! – сказал Танкред.

– Принц Бургундский, – говорила презрительно Ортруда, – я боюсь, что вас подменили в тех полудиких странах, где вы так долго путешествовали и откуда вывезли ваши политические убеждения, ваши личные вкусы. В вас течет, конечно, не благородная тевтонская кровь, а кровь монгольская, рабская кровь, кровь обманщика и изменника!

Она смотрела на Танкреда глазами, горящими знойно, и дрожала от гнева и презрения.

– Вам было вверено мое самолюбие, – вы его не пощадили. А я, наивная девочка, принцесса гордого рода, рожденная королевою, я мечтала…

– Вы всегда мечтаете, – угрюмо сказал Танкред.