Подобное сообщение вселило радужные надежды в души сторонников Бутлера, но сам граф Янош не был полностью удовлетворен; ему хотелось узнать еще что-то. Он отозвал Хорвата в сторону, подвел к оконной нише и напрямик выпалил ему:
— Пирошка здесь.
Старик пришел в замешательство, начал говорить запинаясь, обиняками, подыскивая слова:
— Что, Пирошка? Ах, ну да! Пирошка-то? Ну вот, и как могло тебе такое прийти в голову?
— Я видел ее.
— Это тебе показалось.
— Она была повязана крестьянским платком в горошек. Напрасны ваши старания, дорогой дядюшка, вы не умеете лгать.
— А я и не пытаюсь. Признаюсь тебе, я захватил ее с собой, только никому не говори об этом. Я не мог с ней совладать: она во что бы то ни стало хотела взглянуть на тебя. Я разрешил ей и Фриде надеть крестьянское платье и постоять на улице. Скворец всегда смотрит на виноград — вот ты ее и заметил!
— Она и сейчас еще здесь? — шепотом спросил Янош; лицо его стало задумчивым, глаза приняли мечтательное выражение.
Хорват с минуту колебался, потом, как бы решившись на что-то, лукаво подмигнул ему.
— А что ты дашь, братец, если я тайком устрою тебе с ней встречу на полчаса, тайком!..
Лицо Бутлера вспыхнуло, голова пошла кругом, в глазах зарябило, как у человека, которому хмель ударил в голову.
— Нет, нет, — произнес он немного погодя упавшим голосом, опустив руки. — Я дал честное слово, что не приближусь к ней до тех пор, пока не разрешит Фаи.
Хорват дружески пожал ему руку:
— Ты — порядочный человек! За это я и люблю тебя, да-с. Я просто хотел испытать тебя, а Пирошку я уже отправил домой. Сам же останусь здесь, пока идет допрос свидетелей, и буду писать ей письма. Таков был ее строгий наказ. Настоящая тиранка!
— Маленькая моя, бедная голубка! — молвил Бутлер, тяжело вздохнув. — Ах, если бы вы могли писать ей только хорошее!..
— Посмотрим, что принесет завтрашний день, да и все остальные… Да-с, остальные…
— Я уповаю на господа, — благоговейно произнес Янош.
— Я тоже верю в господа, но в слуг его — лишь с оглядкой… да-с, с оглядкой.
Следующий день, казалось, благоприятствовал Бутлеру. Едва начался допрос, председательствующий дал указание вице-нотариусу привлечь communis opinion[95], что случалось только в очень редких случаях.
Апеллирование к communis opinio было, разумеется, предусмотрено церковным процессуальным кодексом.
Идея суда присяжных еще с давних времен находила себе частичное отражение в церковном судопроизводстве, ибо председательствующий обычно спрашивал свидетелей: «Как судит об этом общественное мнение?» В Эгере же блаженной памяти архиепископ Ференц Ксавер Фукс еще более укрепил в церковных законах эту возвышенную тенденцию. Он ввел за правило при разбирательстве особой важности религиозных и бракоразводных дел привлечение, помимо официальных свидетелей обеих сторон (которые могут быть подучены), еще двух-трех, взятых наугад из «нейтральной толпы», и спрашивал их: «Что говорят об этом в селе?»
Когда в смежных залах, где, отделенные друг от друга, из угла в угол слонялись свидетели Бутлера и Дёри, взвешивавшие все происходящее, распространился слух о том, что суд апеллирует к communis opinio, сторонники Бутлера начали весело потирать руки.
— Вот оно, письмо наместника!
А Дёри, скрежеща зубами, возбужденно нашептывал дочери:
— Ты должна нанести визит канонику, Мария… Я не хотел, бог тому свидетель, но иначе дело не пойдет.
Мария побледнела и протестующе подняла руку, как бы пытаясь что-то отстранить от себя.
— Это необходимо, ты должна решиться на это, дитя мое, — прошипел он, — кто-то подкапывается под нас.
Тем временем суд каноников допрашивал гайдука Гергея Варгу. Его долго и с пристрастием расспрашивали; более полутора часов находился он в зале суда. («Что они его, на сковородке, что ли, поджаривают?» — нервничал Дёри.) За ним пришел черед другой свидетельницы венчанья, тетки Симанчи. Оба показали, что граф Бутлер вел себя во время обряда так же, как обычно ведут себя все женихи.