Том 4

В о л ы н с к и й. Да это нешто налог? Это вы по своему желанию... любя меня... Ведь любите?

М у л л а. Любим, бачка!

В о л ы н с к и й. Дар любви. А ты - налог...

М у л л а. Мы так поняли, бачка, что налог. Потому что ты сказал: от каждого очага - по червонцу.

В о л ы н с к и й. Ежели все любят? Ведь все?

М у л л а. Все, бачка, все!

В о л ы н с к и й. Так ежели кого-нибудь обойти, хоть с одного очага не взять - он же обидится. Потому и сказал: с каждого очага! Чтоб никого не обидеть.

М у л л а. Никто и не обижен. Из-под подушек, из-под половиц вынимали с радостью - никто не обижен! А смотри!

Мулла показывает пальцем. И видит Волынский, что по ту сторону стола сидит царь П е т р I.

П е т р. Смотри, Артемка, смотри! Подойди-ка сюда! Ближе! (Бьет Волынского дубинкой.)

В о л ы н с к и й. Ваше величество, отец родной!

П е т р. Ведь все одно кончишь плохо. Лучше уж я тебя повешу посреди базара и через то в бедном этом народе добрую славу заслужу.

В о л ы н с к и й. Да стоит ли хлопот, ваше величество? Ну, изволишь меня вздернуть, потешишь инородцев. А назавтра придется на мое место другого губернатора. Думаешь - будет лучше? Лучше, ваше величество, никогда не бывает! Неправда сущая, будто человек красит место. Место красит человека, ваше величество! Обо мне хоть и ты знаешь, и они, что я червонцем довольствуюсь. А другой еще неведомо какие проделки и измены пустится учинять.

П е т р. Нет, повешу, повешу! Хапуга несносный, ненасытный! (Бьет.)

В о л ы н с к и й. Помилуй!

П е т р. Вспомнишь когда-нибудь, что я тебе предлагал - из своих рук повесить. Да поздно будет!

Продолжается разговор у стола с гостями.

В о л ы н с к и й (передавая бумаги, взятые у Эйхлера, Хрущеву). Господа мои товарищи, эти вот славные примеры на подходящих местах вставить в статью о налогах - и статья, почитаю, готова.

Х р у щ е в. Вставлю, затем сделаю общий огляд - готова или нет.

В о л ы н с к и й. Я без огляда разумею - готова. И перейдем к статье об устройстве армейском. Что делается! Давеча генерал Леонтьев ко мне прибегал: у сына, говорит, отбирают роту и отдают, - кому б вы думали?

М у с и н-П у ш к и н. Известно, кому-нибудь из немцев; не русскому!

В о л ы н с к и й. Точно! Бироновой жены племяннику!

Х р у щ е в. А по армии кто приготовит материал?

В о л ы н с к и й. Эйхлер! Скажешь кабинет-секретарям!

Э й х л е р. Слушаю.

В о л ы н с к и й. Какую книгу кабинет-секретари мне раздобыли! Мы с Кубанцем давеча до полночи читали. Куда Макиавеллю с его рассуждениями!

Е р о п к и н. Из истории что-либо?

В о л ы н с к и й. История царицы Клеопатры и императрицы Мессалины, баб развратнейших, написана Юстом Липсием. Да так написана - читаешь и мстится, что в нынешнее время все происходит. Инда жутко становится: как терпит всевышний, чтоб у этаких распутниц венец на голове держался.

Х р у щ е в. Поговаривают, Артемий Петрович, будто за нами с тобой присмотр есть.

В о л ы н с к и й. Кто поговаривает?

Х р у щ е в. Да челядь. Мол, интересуются, чего ради мы к тебе по вечерам ходим.

В о л ы н с к и й. Того быть не может. Сходимся мы для дела доброго, государству на пользу, а не во вред. Среди челяди моей наушников нет, народ совестливый. А главное - сужу по людскому обхождению со мной при Дворе и помимо Двора. По утрам просыпаюсь - приемная, верите ли, как улей пчелиный, гудит, всякому человеку я нужен. А государыня со мной пребывает неизменно милостивой. Так что ничего не опасайтесь, господа мои товарищи!

Х р у щ е в. Ну хорошо; кончим мы проект - и далее?

В о л ы н с к и й. Далее - направим проект ее величеству.

М у с и н-П у ш к и н. Как? Ей самой?

В о л ы н с к и й. Не Бирону же!

М у с и н-П у ш к и н. Не боязно тебе?

В о л ы н с к и й. Чего мне бояться? Меня сам Петр Великий хотел посреди базара повесить - и то не повесил!

6

Невская першпектива. Под фонарем встречаются Т р е д ь я к о в с к и й и К а н т е м и р.

Т р е д ь я к о в с к и й. Антиоху Дмитричу почтение.

К а н т е м и р. Здоров, брат. Куда бежишь, об чем хлопочешь?

Т р е д ь я к о в с к и й. Жизнь наша хлопотная. Чего-чего, а хлопот предостаточно, Антиох Дмитрич. Вот сейчас, слышали - князя Сергея Голицына женят на дурке-калмычке Бужениновой.

К а н т е м и р. А тебе что? Не тебя женят.

Т р е д ь я к о в с к и й. Так ведь еще раз унижение российского дворянства.

К а н т е м и р. А тебе что? Ты дворянин, что ли?

Т р е д ь я к о в с к и й. И поселяют их, вообразите, в ледяном дворце.

К а н т е м и р. Что ты говоришь!

Т р е д ь я к о в с к и й. Истинно говорю. Дворец ледяной, постеля ледяная, ночные колпаки ледяные.

К а н т е м и р. Не слишком пылкая будет брачная жизнь.

Т р е д ь я к о в с к и й. А я на эту дикость пиши оду.

К а н т е м и р. А не пиши.

Т р е д ь я к о в с к и й. Вам легко, Антиох Дмитрич, говорить. При вашем вельможном положении и титуле. И получивши только что четыре тысячи крепостных душ...

К а н т е м и р. Ну, какое там вельможное. Тоже, знаешь... А четыре тысячи нешто на меня одного: с братом и двумя сестрами велено поделиться. Экая шуба на тебе славная. Никак на медведях?