Том 4

Е л ь н и к о в. Рождается человек.

В а с я. Неужели умрет?

Тишина. В тишине крик ребенка.

Е л ь н и к о в. Человек подает голос.

В а с я. Уже?!

О л ь г а И в а н о в н а (выходит). С новым вас соседом!.. Мальчик!..

С е д о в. Манечка что?

О л ь г а И в а н о в н а. Все отлично, все хорошо! Даже пальчики ему уже сосчитала. Ну, характер, скажу я вам!.. Не ожидала.

З и н а. Ольга Ивановна, мне можно теперь туда?

О л ь г а И в а н о в н а. Нечего, нечего! Сидишь и сиди! Ты девушка! (Уходит.)

З и н а. Как просто! И как удивительно... Правда, папа, удивительно?

С е д о в. Да. Был бы Николай дома - порадовался бы...

З и н а. Папа, скажи им, чтобы показали мальчика. Пойди туда.

С е д о в. Да вот видишь, не признают нас с тобой. Как я пойду? (Наливает из бутылки в кружку.) За здоровье внука! (Пьет.) Присоединяйтесь. За этого мальчика надо выпить - у него отец на войне.

Все пьют.

В а с я. Иван Иваныч! Вы понимаете, что она теперь мать? Мать! Святыня! В сто раз святее, чем была вчера!

С е д о в (заливается смехом). Да ты чего ликуешь, чудак такой, жена она тебе, что ли, вот чудак...

В а с я. Выпьем еще! Жертвую два пол-Федора ради такого дела!

С е д о в. Иди к черту. Иди теперь и выспись, дорогой человек...

В а с я. Иван Иваныч! Ни в одном глазу. Слушайте, до чего здорово, а? У Марьи Ивановны - и вдруг ребенок. По пяти пальчиков на ручках...

С е д о в. И на ножках. Иди, иди! Время хозяину дать покой. (Выпроваживает Васю.) Зинуша...

З и н а (с закрытыми глазами). Я подожду, пока покажут мальчика.

С е д о в. Александр Андреич, а вы без сна которую ночь? Легли бы да задали храповицкого, чего там!.. Александр Андреич, скоро в Берлине будем, скоро войне капут, народ радуется, - и вы ведь тоже этот путь в Берлин прокладывали, - ну бросьте вы это, голубчик!.. Не даром руку отдали, добровольно шли, значит, понимаете, что не даром... Вон зять мой, Николай, восемь месяцев ни слуху ни духу - ну, что же делать, что делать? Война...

Е л ь н и к о в. Это не то. Спасибо за утешение, но это совсем не то, не то...

С е д о в. Ну, тогда я не знаю...

Е л ь н и к о в. Вы думаете, я не сплю оттого, что мне плохо? Я не сплю оттого, что мне хорошо, Иван Иваныч...

С е д о в. Ну, как хотите. Очень рад. (Ольга Ивановна и врач выходят в переднюю.) Ну как там, доктор, все в порядке?

В р а ч. Чудный ребенок, чудная мать...

С е д о в. Опасности, значит, нет?

В р а ч. Что значит опасность? Только прекратите шум, пусть спят, что за разговоры по ночам...

О л ь г а И в а н о в н а. Большое вам спасибо, доктор! Очень вам благодарны! Извините за беспокойство!

В р а ч. Что значит беспокойство? (Уходит. Ольга Ивановна и Седов шепчутся у Манечкиной двери.)

З и н а (сонная). Когда-нибудь покажут мальчика?

Е л ь н и к о в. Как вы сказали? Заинька! Над бураном, над любовью, над войной?..

Зина спит.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Та же декорация. Зимний день.

Е л ь н и к о в и З и н а.

З и н а. И вам было ужасно жалко прежнюю жизнь!

Е л ь н и к о в. Об этом, к счастью, не думалось. Злость была, и желание добиться цели, и страх по временам, и хотелось есть и спать, а жалеть было некогда.

З и н а. Страшно все-таки, да?

Е л ь н и к о в. Как вам сказать? Не особенно, потому что человек во всяких условиях остается наблюдателем... как бы со стороны глядит на себя и на опасность... Настоящий ужас, такой, как вот в романах описывают, что пот выступает на лбу и замирает сердце, - такой ужас я почувствовал только тогда, когда пришел в сознание и увидел свою руку. В бинтах, толстую, неподвижную... Я не сразу понял; потом понял...

З и н а. Все-таки лучше, что не правая.

Е л ь н и к о в. Нет, хуже. Правой, я, может быть, мог бы водить смычком. (Молчание.) Потом ужас прошел. Довольно скоро прошло чувство ужаса. Но оно было, в сущности, не так тяжело по сравнению с тем, что теперь...

З и н а. Да, да, да.

Е л ь н и к о в. Вы же ничего не понимаете; зачем же вы говорите "да"? Вы думаете так: война и гибель, и холод, и изуродованная рука - все это было чрезмерно преувеличено, неправдоподобно, как сон. А во сне не бывает острого отчаяния. Вы так думаете.

З и н а. Да!

Е л ь н и к о в. А то, что сейчас, - думаете вы, - уже не сон. Война с ее фантастическими преувеличениями отодвинулась куда-то... Канонады нет, ходит трамвай, обедаем на скатерти... Действительность. И в этой действительности существую я с вот этой моей рукой и отдельно существует моя скрипка... И это самое ужасное. Так думаете вы.

З и н а. Вы ужасно правильно все рассказали!

Е л ь н и к о в. И отдельно скрипка... Это был мой самый счастливый день, когда я ее получил! Я тогда только что окончил консерваторию. Это было такое признание, такое благословение... Заинька! Будет еще такой день?

З и н а. Будет.