Червев был пожилой человек простонародного русского типа: большой, сильный и крепкого сложения, но с очень благопристойными, как тогда говорили о Сперанском, — «врожденными манерами». Он действительно имел чистые, «точно снегом вытертые глаза» и мягкий голос, в котором звучали чистота и прямодушие.
Когда близ него раздались шаги подходивших, он поднял лицо от книги и, всмотрясь в приближающуюся к нему княгиню, привстал и сказал:
— Княгиня Протозанова?
— Я, — отвечала бабушка.
— Вы меня узнали?
— Да.
— Почему?
— Не знаю.
— Ну, будем знакомы и…
Княгиня, оживляясь, добавила:
— И постараемся быть друзьями.
Она сжала руки Червева, и тот отвечал ей пожатием, но не сказал ей ни слова.
Она это заметила и осудила себя за то, что была слишком скора и поспешна.
— Я вас буду просить: сядьте в мой экипаж и доедем до Курска.
— Я предпочитаю ходить пешком, — ответил с улыбкой Червев. — Я пойду полем, и пока вы доедете — я уже буду там.
Княгиня не настаивала и опять переправилась через Тускарь; села в дормез и поехала к Курску.
Червев ей как будто не давал себя в руки.
«Что это и почему?» — думала она и спросила Рогожина: о каком он упоминал разговоре Червева с губернатором?
Дон-Кихот объяснил, что губернатор говорил с Червевым один на один и спрашивал его по чести. Так и сказал:
— Я о вас никого не хочу спрашивать, я вашей чести верю.
Червев ему по чести все и сказал.
— Что же такое
— А по логике, по логике.
— Батюшка! ты бы хоть без логики рассказал.
— Нельзя без логики, когда это было по логике.
— Ну так говори, как можешь.
— Губернатор спросил: «Скажите, пожалуйста, по совести, вы утверждали когда-нибудь, что власти не потребны в государстве?»
— Ну!
— Червев отвечал, что он этого никогда не утверждал.
Бабушке вспомянулось письмо Червева к Журавскому, которое она читала Функендорфу, — и она подумала: не тут ли штука?.. А потом… значит, и он то же, как и прочие, — тоже увертывается и от своих слов отпирается.
— Что же, поверил или нет ему губернатор?
— Поверил, — да ведь и нельзя не поверить.
— Отчего?
— Червев привел логику.
— Какую?
— Когда губернатор сказал, чем он может за справедливость своих слов ручаться, то он доказал логикой, он сказал: «Я не мог говорить, что власти не потребны в государстве, ибо я не думаю, чтобы и сами государства были потребны».
— Неужто он это сказал?
— Да; он так сказал… И губернатор его похвалил…
— Ну еще бы!
— За честность его, за искренность.
— И больше расспрашивал?
— Да. Говорил: «Но ведь вы властям не сопротивляетесь?» Червев говорит: «Нет, — не сопротивляюсь».
«Вам нечем».
«Да, — говорит, — и нечем, да я и не хочу».
«Отчего?»
«Это не надо».
Губернатор его опять похвалил.
«Прекрасно вы говорите, — никогда сопротивляться не надо. А все-таки вы одну какую-нибудь власть уважаете? А? Или по крайней мере вы можете уважать какую-нибудь власть?»
Червев говорит:
«Кажется, я мог бы уважать ту власть, которая вела бы дело к тому, чтобы себя упразднить и поставить вместо себя власть божию».
Губернатор ему сказал:
«Вы всё очень своеобразно понимаете, но вы честный. — Я так и донесу».
— Кому донесет?
— Я не знаю, — может быть, он так и донес…
— Да, разумеется, так и донес!
— Я думаю, я думаю! — спокойно поддержал Рогожин.
Бабушка задумалась.
— Однако что же это такое?..
Это совсем выходило за рамки всех ее картин… Неужто он в самом деле таков, что сомневается даже в потребности самих государств… отдельных «языков»… отдельных народов… вер… Это не может быть. Ей никогда в голову не приходило, чтобы такие вещи говорил просвещенный человек… и притом тот именно человек, которого она приглашает быть воспитателем ее сыновей… И когда это ей открывается? Именно теперь, когда она готова и даже должна его взять… Да; но почему же непременно
Она так и сделала, и получила как раз такой результат, какого ожидала.