Том 5

Капитан вскочил, а два бледнолицых джентльмена, стоявших позади, оба одновременно, мягко, как хищник перед прыжком, шагнули к мистеру Симмонсу — и остановились. Едва деньги исчезли в недрах саквояжа, оттуда высунулся синеватый ствол шестизарядного револьвера и зловеще сверкнул в руке мистера Симмонса.

Мистер Симмонс бросил молниеносный взгляд через плечо и стал пятиться к выходу.

— Не надо ошибаться, господа, — сказал он, и глаза его сверкнули тем же синеватым отливом, что и блестящий ствол его оружия. — Когда вам придется быть в Нью-Йорке, милости просим ко мне, Брауэри две тысячи пятьсот восемь. Спросите Бубнового Джо — это я. Сейчас я еду в Мексику, на две недели, обследовать свои рудники, а потом меня в любое время можно будет застать дома. Второй этаж, Брауэри две тысячи пятьсот восемь — не забудьте номер. Я взял себе за правило оправдывать по дороге свои путевые расходы. Покойной ночи.

Мистер Симмонс сделал еще шаг назад и исчез.

Пять минут спустя капитан Ричард Сэксон Клэнси, кассир (?) Акционерного общества Южной Тихоокеанской железной дороги, член (?) Христианского союза молодых людей в Далласе, он же Джимми, вошел в ближайший бар на углу и сказал:

— Виски, дружище, да нет ли побольше стаканчика? Необходимо подкрепиться.

Неизвестный роман {49} (Перевод Л. Каневского)

Первая бледная звезда замерцала над ущельем. Далеко вверх взметнулись безграничные высоты Альп, белоснежные на самом верху, темные посередине, черные внизу, в ущелье.

Молодой, крепко сбитый человек в желто-коричневом охотничьем костюме взбирался по тропинке вверх. Лицо его забронзовело от жарких лучей солнца и колкого ветра, глаза у него были очень ясными, откровенными, походка живая и легкая, но он твердо ступал по земле. Человек напевал обрывки из какой-то баварской охотничьей песенки, в руке держал белый эдельвейс, сорванный у расщелины на скале. Вдруг он остановился, прервав песенку, губы его сжались. Девушка в типично швейцарском крестьянском костюме шла по другой дорожке, пересекавшейся с его тропинкой, в руках она держала небольшой каменный кувшин с водой. Волосы у нее были светло-золотистые, заплетенные в тугую толстую косу, которая тяжело спадала до самой стройной тонкой талии. Ее глаза поблескивали в наступающих сумерках, а через слегка раскрытые губы виднелись чуть приглушенные темнотой белоснежные зубы.

Словно повинуясь одному инстинкту, охотник и девушка остановились, уставившись друг на дружку, мужчина сделал несколько шагов вперед и, быстро сорвав с головы свою шляпу с пером, низко поклонился, сказав ей несколько слов по-немецки. Девушка ответила, голос у нее был низкий, прерывистый.

В коттедже, почти невидимом за деревьями, вдруг распахнулась дверь, и оттуда донеслись булькающие голоса. Щеки девушки вспыхнули, она шагнула вперед, но, пройдя совсем немного, повернулась и вновь посмотрела на застывшего на месте охотника. Он пошел за ней и даже вытянул вперед руку, словно хотел ее остановить, задержать. Она отцепила от груди букетик горечавки и бросила ему. Он ловко поймал его, а сам, подбежав к ней, вложил ей в ладонь белый эдельвейс. Она сунула цветочек за пазуху, а сама легко, словно горная козочка, побежала к коттеджу, откуда доносились возбужденные голоса.

Охотник постоял еще немного в нерешительности, потом медленно пошел снова вверх по тропинке, но уже песни не было слышно. На ходу он часто подносил подаренный ему букетик к губам.

* * *

Свадьба была просто всем на зависть, все высшее общество метрополиса чуть ли не выклянчивало на нее приглашения.

Жених, избранник невесты, вносил в брачный союз свою древнюю родовитость Ван Винклеров и то высокое место, которое он занимал в светском обществе. Вклад невесты — безупречная красота плюс пять миллионов долларов. Все было устроено на деловой манер. Он был куртуазным, отменно вежливым и внимательным, а она со всем молча равнодушно соглашалась. Впервые они встретились на одном фешенебельном курорте. Теперь родовитость Ван Винклеров соединялась с деньгами Вэнсов.

Свадьба должна была начаться ровно в полночь.

Пелхэм Ван Винклер велел развести огонь в древнем изразцовом камине в одной из своих комнат, хотя погода была теплой. Он, сидя на краешке письменного стола, бросал пачки писем-четырехугольников в огонь, некоторые из них были перевязаны ленточками. На его лице появлялась ироническая улыбка, когда они вспыхивали в огне или когда в одном или другом он находил засохший цветочек, пахнущую духами женскую перчатку или локон волос.

Последней жертвой казни на огне стал засохший помятый букетик голубых горечавок.