Том 5

И так везде, куда б они ни стучались. Всюду спрашивали, а каково их имущество, и отказывали, услыхав, что нет никакого. Так что Феодосий стал просить в молитвах, чтоб бог не дал ему возроптать, а Имормыж роптал открыто и говорил на иноков черные слова.

И вот однажды на одном постоялом дворе сказал им один слепец:

— Вам, ребята, надо сходить к Антонию.

— К какому Антонию, — они спросили, — и где его монастырь?

— Он не в монастыре, — ответил слепец, — он в пещере. Просто себе выкопана пещерка в горе, и он там живет и молится. Тут недалеко, над Днепром. С ним еще несколько иноков, у каждого своя пещерка. Кругом лес, тишина.

— А церковь? — спросил Феодосий.

— И церковка в пещерке сделана.

— А кормятся чем же? — спросил Имормыж.

— Трудами рук своих. Чулки вяжут на продажу, шапочки шьют. Огородина кой-какая есть. Люди хлебца принесут. Да много ли им надо? Антоний сухой хлеб ест единожды в два дня. Воду и ту пьет умеренно. А один там и вовсе хлеба не потребляет, лебедой питается. Он на Афоне долго жил, Антоний этот.

— Грек?

— Наш, из Любеча.

— Нет, — сказал Имормыж. — Что ж на старости лет да в пещеру. Летом туда-сюда, а зимой? В пещере лебеду жевать… Нет, не подходит мне.

А у Феодосия запылало и застрадало сердце. Словно напомнили о милой стране, откуда ушел когда-то не по своей воле… Как умилительно было вязанье чулок и шитье шапочек ему, смиренному и любящему труды! Да и всё услышанное было ему по нраву. Как тянет на родину, так потянуло его к пещерам в горе, где живут в чистоте и тиши, близко к богу. Понял вдруг, что туда, туда — и никуда больше! — лежит его душа.

Еле-еле намечена была тропинка по обрыву, в траве.

Чьи-то ноги уже тут ходили и наметили эту тропинку.

Кругом шелестела листва. Пели птицы.

Липа цвела. Медовым благоуханьем была объята гора над Днепром.

Феодосий поднял взор и увидел Антония, стоявшего под липой.

Он был в черной одежде, подпоясан веревкой. Из островерхого куколя глядело его лицо с длинной острой седой бородой.

Феодосий упал на колени и сказал:

— Благослови меня, святый отче Антоний.

— Сын мой, — спросил Антоний, перекрестив его рукой, будто составленной из пяти сухих косточек, — откуда ты знаешь, кто я, грешный? Если б мы встречались раньше, я бы запомнил твое лицо, потому что от него исходит свет прекрасный.

— Я о тебе слышал, — ответил Феодосий, — и душа мне сказала при виде тебя, что это ты и есть!

— Дар великий, — сказал Антоний, — душа, способная говорить. Нет зрелища более прискорбного, чем тварь, дух которой не подает голоса и ничем не заявляет о своем существовании.

— Подлинно так! — сказал Феодосий. — Слезы льются от жалости, когда видишь такое несчастное создание. И, напротив того, веселье охватывает, когда увидишь, как это священное нутро человека, дотоле безмолвствовавшее, вдруг приоткроет уста и произнесет нечто сообразное своей божественной сущности. К примеру, когда повстречаешь людей, всеми силами порывающихся к первородному греху, но в то же время лучшей частью своих помыслов устремленных в святые места — дохнуть воздуха, которым дышал господь наш. Я тебя прошу, отче, благословить этих людей. Пусть они достигнут цели своего странствия.

И Антоний своими косточками послал благословение вдогонку тем, о ком просил Феодосий, а потом сказал:

— Вижу я, ты силен и счастлив, ибо тебе открыто, что истинная жизнь лишь жизнь духа.

— Я от младенчества это понял, — отвечал Феодосий, — и мне стало ненавистно ублажать мою плоть. Она мне мерзка. Я торжествую при мысли, что смерть ее истребит и высвободит дух мой для жизни вечной.

— Она не мерзка, — поправил его Антоний. — Не может быть мерзким ничто, сотворенное богом. Но она смертна, стало быть — эфемерна, стало быть — ничтожна пред духом.

— Боится холода, жара, кнута, истязания. Дух же бесстрашен!

— Так, так! Только дух дает крепость и стойкость! Вспомни мучеников! Только дух дает различать, что добро, что зло!

Так они пели свой гимн, Антоний — подняв кверху указательную косточку, Феодосий — на коленях перед ним.

Антоний:

— Какие плоды приносит плоть?

Феодосий, пылко:

— Никаких, отче!

Антоний, останавливая:

— Ну-ну. Плоть приносит плоды. Приносит. Но — бедные. Что она порождает? Опять же плоть, и ничего кроме. Тогда как жизнь духа изобильна разнообразными и дивными плодами. Давно ли, кажется, восторжествовала наша вера на Руси? А сколько уже преславных перемен.

Феодосий:

— Духом понуждается к труду нерадивое, ленивое тело. Оно бы радо, наевшись сладкой пищи, валяться весь день. Но дух алчет деятельности.

Антоний:

— Ибо он стремится явить миру свое отличие, от бога данное. Тела наши созданы по одному образцу, душа же у каждого иная. И всякой вручен свой талант, или два, или больше. Зарывать ли их в землю? Пускать ли в оборот, чтобы умножить? На то ясный ответ в великой притче.

— И что же, — спросил он, — привело тебя сюда? — И, выслушав историю Феодосия: — Но послушай, угодно ли будет господу твое пострижение, когда родительнице твоей оно неугодно? Сказано: «Чти отца твоего и матерь твою».